— В соответствии с этим, я энергично настаиваю на том, что меня вынудила произнести, содрогаясь, забота не о личных обстоятельствах, а о бедах общества. Я вижу, как среди нас распространяется угрожающее свободе правило считать, что выступить против искажения законов — значит оскорбить трон. Я спрашиваю вас, братья и коллеги, вас, взволнованных былым духом патриотизма, можно ли назвать свободной нацию, которой не разрешается более заявлять о том, что те, кто правит ею, способны ошибаться?..
— Я вижу по вашим глазам, что превознося, как и я, эту свободу среди которой Небо разрешает нам рождаться, вы станете защищать её ценою своей жизни, и что, зная, как и я, справедливую доброту короля и его приверженность общественному благу, вы полагаете, что он желает видеть перед собой лишь таких депутатов, которым ни боязнь, ни лесть не помешают твёрдо провозгласить истину — король более всего на свете любит её слышать, и знать, чтобы править нами согласно законов и добродетельных порывов его благородного сердца.
— И я жду, поэтому, если и не хвалы, то хотя бы аплодисментов каждого добропорядочного гражданина, ибо я провозглашаю те чувства, которые так украшают вас самих».
Я не считаю ни шедевром красноречия, ни свидетельством высокого ума то, что вы сейчас прочли, но в те времена все так отвыкли говорить по вдохновению, что на сарказмы отвечали, обычно, лишь на следующий день, да ещё и читали по специально заготовленным заметкам.
Поэтому моё выступление рассматривали как нечто исключительное, необычное; графиня Брюль сделала мне по поводу него комплимент, а князь Любомирский, видя, что я собираюсь отвечать Карскому, пытался удержать меня — боялся, как бы я не оскандалился.
Дух нашей партии и моя зависимость от импульсов, идущих от моих дядей, рассматривавшихся всеми как лидеры оппозиции, сделали меня, в глазах депутатов сейма, и в общественном мнении, отчасти, чем-то вроде народного трибуна. Говоря искренне, следует признать, что наши действия не соответствовали позиции добрых граждан. И чтобы ослабить ощущение одиозности, связанное до сих пор с действиями тел, кто в одиночку прерывал заседания сейма, было решено дать подписать наш манифест о прекращении 29 апреля 1761 года работы сейма сорока депутатам.
То была совершенно новая акция, мы придали ей оттенок отважного патриотизма — и это принесло нам успех в глазах большой части нации, главным образом, по причине дурной славы, которой пользовались Брюль и его зять, и ещё худшей славы епископа Солтыка, казначея Бесселя и конфидента Мнишека — Збоинского... А чтобы сделать наш манифест ещё более отличающимся от актов, коими сеймы прерывали раньше, его текст был вписан в метрическую книгу короны поскольку, однако, главный канцлер Малаховский был мёртв, манифест вписали в протокол, хранителем которого был вице-канцлер Модрицкий.
VII
В течение лета, последовавшего за прерванным сеймом, я совершил третью поездку к отцу. Я нашёл его в Злочеве, имении, которое он арендовал у Радзивиллов. Я сопроводил отца в Под гору — античный и почти романский замок, принадлежавший Ржевускому, воеводе Подолии, самому церемонному человеку в Польше и, в то же время необычайно требовательному к другим, особенно к своим подчинённым, которых он строго наказывал за малейшие промахи. Любитель музыки и живописи, Ржевуский наполнял их произведениями свой дом и дни свои.
Моего отца, человека равнодушного к музыке, он угостил, тем не менее, концертом, всё время которого хозяин дома, воевода и гетман, стоял возле первой скрипки в позе импресарио странствующего оркестра, приглашённого в замок по случаю. Его супруга и даже его дочери (особенно, старшая) смеялись вместе с другими приглашёнными над манерами отца семейства и его пристрастием... Мой отец выделил всего лишь полдня на этот визит вежливости.
От отца я съездил повидать старшего брата в Сокаль. Брат поселился здесь с тех пор, как рассорился (навсегда, как он предполагал) с Брюлем за два года до того, причём поводом для ссоры послужил устроенный во время десерта маленький фейерверк, едва не выжегший брату глаза за королевским столом. Это привело брата в такое негодование, что после обеда он отправился выяснять отношения с фаворитом, которого считал ответственным за недоразумение. Я сопровождал брата во время этого рискованного визита. Граф Брюль ответил ему, что король желал развлечься. Брат заявил, что никогда не поверит, будто король лично заказывает свой десерт, и покинул двор и город.