Что же касается до г-на маркиза, то он, прекрасно зная, что во время сейма князь примас непрерывно занят и вынужден, поэтому отступая от общепринятых норм, просить всех послов, и маркиза в том числе, выяснять предварительно время, когда они могли бы быть приняты, в случае, если у них возникнет необходимость обсудить что-либо, чтобы вести беседу с наибольшими упорствами и чтобы им могло бы быть оказано внимание, соответствующее содержанию беседы, — зная всё это, маркиз де Польми прибыл к князю примасу в четверг 7 июня 1764, вместе с господином Генненом, резидентом Франции, совершенно неожиданно.
У князя примаса они застали многих сенаторов и дворян, излагавших князю каждый своё дело, но, тем не менее, князь принял маркиза надлежащим образом — насколько ему позволяла сделать это обстановка.
Князь провёл маркиза в кабинет, где он обычно принимает иностранных послов; за ними туда последовали вельможи, находившиеся у князя в тот момент.
Боли в седалищном нерве помешали князю сесть. Остался стоять и маркиз, первым взявший слово, и заявивший, что король, его господин, узнал о существующем в республике расколе и, в связи с этим, повелел ему возвратиться во Францию и отсутствовать в Польше всё время междуцарствия, ибо король не считает пристойным для своего посла выполнять обязанности дипломата при одной из партий, а не при законных органах республики. В подтверждение своих слов маркиз вытащил из кармана депешу, полученную им от своего двора, и прочёл из неё несколько слов — помимо прочего, там было сказано и о русских войсках.
Заключив из этого, что маркиз де Польми не признает авторитета республики и даже самого её существования, подтверждённого законно и свободно избранным сеймом, реальным главой которого был князь примас (позиция посла не могла не оскорбить и всех членов сейма, многие из которых присутствовали при беседе), князь счёл уместным ответить, что он огорчён тем, что не сможет впредь оказывать внимание г-ну послу и свидетельствовать в его лице должное уважение королю Франции. Ещё более задевает его то обстоятельство, сказал далее князь, что господин посол его величества считает невозможным своё здесь представительство исключительно потому, что не хочет признать законным и полновластным авторитет республики — это-то и является самым тяжким для неё оскорблением, равно, как и величайшей по отношению к ней несправедливостью. Разумеется, господин маркиз волен, выполняя приказ, покинуть Варшаву, вероятно, и господин резидент (князь указал на господина Геннена) последует его примеру...
На это маркиз ответил:
— Он тоже уедет, когда получит соответствующий приказ.
Тогда присутствовавший при этой сцене князь Чарторыйский, воевода Руси, заметил:
— Будем надеяться, что когда его величество проинформируют более точно, его отношение к республике станет более благоприятным.
Маркиз возразил:
— Король не нуждается в дополнительной информации; ему прекрасно известно, что здесь происходит.
Тогда князь примас вынужден был заявить:
— Поскольку вы не считаете республику республикой, она не может более поддерживать с вами отношения и, в свою очередь, перестаёт считать вас послом. Таким образом, я говорю «всего хорошего» лишь господину маркизу де Польми.
Маркиз, удаляясь, сказал на это:
— Ваш покорный слуга, господин архиепископ!
Услышав эти слова, князь примас, сделавший было несколько шагов чтобы проводить маркиза, остановился.
Маркиз де Польми удалился после этой беседы (вся она не длилась и десяти минут) с такой поспешностью, что гвардейцы едва успели взять на караул, а для того, чтобы оказать все подобающие послу почести, времени у них не осталось».
Неприятный оборот, который приняло это дело, приписывали целиком неловкости Любиенского. Я имею, однако, основания предполагать (без неопровержимых доказательств), что посол России Кайзерлинг, обеспечивший уступчивость примаса и его канцлера Млодзиейовского своим пожеланиям, оказал на Любиенского всё доступное ему воздействие, добиваясь, чтобы тот отбил охоту к сотрудничеству у посла Франции и побудил его покинуть Польшу. А это, в свою очередь, стало причиной того, что Людовик XV признал меня королём значительно позже, чем это сделали все остальные монархи.