Граф Мерси д’Аржанто, который, окончив свою миссию посла Австрии в России, надолго задержался в Варшаве и премного распространялся там о том, что его двор охотно разделит стремление России меня поддерживать, получил приказание покинуть Польшу после скандала с послом франции — таким образом венский двор решил засвидетельствовать Франции своё понимание и поддержку. Это отдалило моё признание также и Веной; недовольство Австрии и Франции повлияло, рикошетом, и на негативное отношение к моему избранию в Турции.
Как бы там ни было, но Кайзерлинг был, казалось, очень доволен удалением господ де Польми и де Мерси, надеясь, по всей вероятности, на то, что Россия сможет свободнее устраивать в Польше всё по своему вкусу — с помощью одного лишь короля Пруссии, которого Кайзерлингу, вроде бы, удалось приручить.
VII
В середине зимы 1764 года, в дни, когда трудности, связанные с моим избранием, скапливались в один огромный ком, посол Кайзерлинг, подчёркивавший постоянно полное доверие ко мне, сказал однажды:
— Я хотел бы знать лично ваше мнение об одной идее... Что думаете вы о возможности возвести на трон князя Чарторыйского, вашего дядю — вместо вас?.. Скажите мне откровенно, кому из вас двоих, по-вашему, легче добиться в Польше успеха?.. Вы ответите мне через три дня.
Тысячи разных мыслей, пришедших мне в голову за это время, позволили всесторонне обдумать поставленный предо мною вопрос. Более всего меня занимала мысль о том, что, если я стану королём, императрица, рано или поздно, могла бы решиться выйти за меня замуж, в то время, как, если я им не стану, этого не случится уже никогда.
Кроме того, я был более всего на свете привязан к трём людям: моему старшему брату, Ржевускому, в то время писарю, впоследствии — маршалу, и тому самому Казимиру Браницкому, с которым я сблизился в России. И по отношению к ним ко всем, мой дядя воевода Руси, при многих встречах проявлял самые несомненные признаки недружелюбия.
Наконец, мне вообще был отлично известен деспотический и непримиримый нрав моего дяди.
Таковы были основные мотивы, вынудившие меня по истечении трёх дней заявить Кайзерлингу, что, невзирая на дружелюбие, проявляемое дядею ко мне лично, у меня есть все основания предполагать, что, в общем и целом, правление моего дяди было бы суровым, и по этой именно причине я думаю: для благополучия нации будет лучше, чтобы корона досталась мне, а не ему.
Услышав мой ответ, Кайзерлинг, не медля ни секунды, воскликнул с живостью:
— Храни нас Господь от сурового правленья!
И добавил, что не желает более, чтобы возникал, так или иначе, вопрос, ответить на который он мне предложил.
Эпизод этот, крайне важный для моей жизни, более, чем что-либо утвердил меня в мысли о том, что из всех человеческих недостатков наименее простительным является заносчивость. Тот, кто рукоплещет сам себе — он, дескать, хорошо сказал или хорошо поступил в той или иной ситуации, — не принимает во внимание, что никто не волен думать, что всё и, в частности, то, что более всего нам льстит, происходит по воле кого-нибудь, кроме Того, кому угодно нам это ниспослать.
Лишь восемь лет спустя после моего разговора с Кайзерлингом, в моём уме сложился текст ответа, который я должен был бы ему дать.
Скажи я ему:
— Я желаю стать королём лишь в том случае, если у меня будет уверенность, что я женюсь на императрице. Если же мне в этом будет отказано, мне нужно только быть уверенным в милости будущего короля к трём моим друзьям, а сам я останусь частным лицом, ибо без императрицы корона не привлекает меня...
Ответь я так, я всё бы примирил.
В первом случае, трудно даже представить себе степень величия, какого могла бы достичь Польша.
Во втором, я снова снискал бы право если не на любовь императрицы, то, по крайней мере, на её признательность. Я обеспечил бы, кроме того, благополучие моих друзей и сам мог бы быть уверен в величайшем благоволении короля, моего дяди, и всевозможных милостях, на которые только может рассчитывать частное лицо. И я избежал бы всех огорчений, а моя родина — многих несчастий, о которых будет рассказано в этих мемуарах.
Ведь произошли они по причине самой примитивной: мой дядя так никогда и не простил мне, что королём стал не он.