И мы придумали изложение, согласно которому дела финансовые должны были рассматриваться на грядущих сеймах в соответствии с нормами, существовавшими в юстиции. Иначе говоря, так как в наших трибуналах всё решалось большинством голосов, то же самое вводилось отныне в работу сеймов.
Нововведение это продержалось вплоть до сейма 1768 года, когда Репнин отменил его; об этом будет сказано в своё время.
IX
К двойной власти маршала генеральной конфедерации и армейского главноначальствующего мой дядя присоединил ещё и власть председателя таможенных судов, заменявших, в период междуцарствия, все другие судебные учреждения.
Никогда ранее никто в Польше не сосредоточивал в одних руках подобного могущества, но, в виду того, что дядя любил собственные прихоти никак не меньше, чем власть, он, по возможности, заставлял других исполнять за него самую трудоёмкую часть своих обязанностей по всем упомянутым должностям. Он потребовал, в частности, чтобы его зять Любомирский и я вошли в число судей таможенного суда этого созыва.
Среди множества проходивших в суде процессов слушалось дело итальянского торговца Гисланцони, натурализовавшегося в Польше. Мы с Любомирским разбирались в этом деле самым справедливым, как нам казалось, образом. Но у дяди оказалось иное мнение, ибо он, не имея возможности лично присутствовать на заседаниях, положился на точку зрения одной из сторон. Узнав содержание вынесенного нами приговора, он осыпал нас упрёками — особенно, меня. Я счёл необходимым подробно изложить ему доводы, которыми мы, по совести, руководствовались — ведь мы были приведены к судейской присяге... А он забылся до того, что заявил мне:
— Вы прекрасно знали, какого решения хотел я, и должны были помнить об этом!
Некоторое время спустя, сидя за небольшим, весело протекавшим ужином, — мы собрались в узком семейном кругу — мне случилось заметить:
— Общество людей, тесно связанных между собой, — это ведь и есть, в сущности, единственное подлинное счастье в жизни...
Мой дядя парировал с досадой:
— И именно вы разрушаете его!..
Я промолчал. Печаль и стеснённость мгновенно воцарились за столом, и ужин наш закончился столь же скверно, сколь хорошо начался.
Невзирая на скрытность, верность которой мой дядя соблюдал всю свою жизнь, его выдавала иногда надменная спесивость его характера. Я никогда не кончу, попытавшись перечислить здесь все частные случаи, вновь и вновь свидетельствовавшие о его досаде — когда, после резкого ответа князя Репнина, который я привёл выше, рухнули его планы занять королевский престол.
Но я не могу не записать здесь, что говорил он мне в разные эпохи — его слова помогут лучше понять этого человека, оказавшего столь значительное влияние и на мою судьбу, и на судьбу всей страны.
Ещё при жизни Августа III он показал мне как-то один пассаж в своём молитвеннике, который считал (по его словам) единственным текстом, достойным того, чтобы адресовать его, как молитву, Богу. А вскоре, в конце разговора, в ходе которого он подробно расспрашивал меня об образе моих мыслей, у него вырвалось невольно:
— А я ни во что не верю!..
В самый канун моего избрания, увидев, что все препятствовавшие ему сложности устранены, дядя пригласил меня в свой кабинет, обласкал хорошенько, и сказал:
— Итак, вы станете королём... Я хочу дать вам два совета — вспоминайте о них иногда. Возьмите за правило поддерживать благородные семейства, располагающие скромным состоянием, из-за чего их рассматривают, обычно, как семьи второго порядка, и не благоволите особенно к претензиям семейств, которые почитаются сейчас как вельможи, как первые семьи нации, к проектам их ещё большего возвышения и преуспеяния.
Этот первый совет, безусловно искренний, как мне показалось, был светлой идеей, не связанной ни с какими побочными интересами дядюшки. Я оценил её тем больше, что дядя преодолел, казалось, в этот момент свою ревность, и дал мне рекомендацию поистине мудрую и полезную. Правда, из дальнейшего будет видно, сколь непоследователен был он сам в своём отношении к тому, что советовал мне в этот день.
— Мой второй совет, — сказал он затем, — заключается в том, чтобы вы ни в коем случае не ощущали себя рабом собственного слова. Короли не должны быть рабами. Какими бы мудрыми и рассудительными они ни были, они не могут заранее предвидеть все случаи, способные в дальнейшем связать величайшие сложности с точным содержанием слова или обещания, данного задолго до момента, когда должно иметь место его исполнение.