Начать, я полагаю, следует с того, чтобы обрисовать здесь ситуацию, в какой оказалась Польша после скоропостижной, в сущности, смерти Августа III, имевшей место 5 октября 1763.
За тридцать лет его появления не смог состояться ни один сейм — после сейма 1736 года. Все они были прерваны, так и не породив никакой конституции (так принято называть в Польше всякий законодательный акт, имеющий силу закона). Было общеизвестно, что двор, весьма мало заинтересованный в успешном завершении работы сеймов, чаще всего сам организовывал их поспешное свёртывание, что освобождало двор от необходимости уделять этим собраниям внимание и ускоряло отъезд в Саксонию короля, чувствовавшего себя дома исключительно в своём курфюршестве.
Но и вся нация так отвыкла заниматься политическими проблемами сколько-нибудь всерьёз, что едва ли сохранила память о том, как это делается. Старики потеряли к политике вкус, молодёжь переняла у своих отцов, как единственный политический принцип, лишь афоризмы такого рода:
«Польша держится на беспорядке.
Взаимной ревности её соседей всегда достанет на то, чтобы она чувствовала себя в безопасности, поэтому ей нет необходимости самой содержать сильную армию.
Liberum veto — гарантия прав польского дворянства».
И большинство поляков действительно полагало свою родину счастливой, поскольку она была беззащитна и жила, в сущности, в условиях тотальной анархии.
Некоторые чисто-внешние признаки поддерживали это заблуждение. Со времени забытых уже бедствий, испытанных нацией в междуцарствие, последовавшее за смертью Августа II, страна не пережила значительных притеснений со стороны своих соседей — обоюдные столкновения не оставляли им ни времени, ни сил для того, чтобы в открытую атаковать Польшу.
Три войны короля Пруссии против австрийского дома отвлекали его неуёмное честолюбие в другую сторону. Для этих же войн Польша поставляла ему рекрутов, лошадей, одежду и, главным образом, провиант. Так что его «заботы» о Польше ограничивались тем, чтобы помешать ей самой вооружиться, и он выполнял эту задачу, принимая самое деятельное участие в срыве работы одного сейма за другим.
Мария-Терезия, занятая в течение двадцати трёх лет исключительно защитой самое себя от домов Бурбонов и Бранденбургов, не наносила Польше ущерба, отчасти, из-за остатков уважения к Августу III, приходившемуся ей родственником, но ещё более — чтобы сохранить добрые отношения с Россией, которая с 1717 года присвоила себе право преимущественного и совершенно особого, по сравнению почти со всеми остальными соседями этой страны, влияния на Польшу.
Выступив в качестве посредника между тогдашним польским королём Августом II и нацией, Пётр I сумел добиться в 1717 году сокращения нашей армии до восемнадцати тысяч человек, что, учитывая обширность польской территории, можно считать пустяком. Пётр способствовал в то же время тому, что все главные пороки нашего управления были провозглашены государственными законами и, в этом качестве, лишь продлили слабость нашего государства и отдалили восстановление его могущества.
С той поры Польша, словно огромный передний двор, отделяла Россию от всех к югу расположенных наций, служила России барьером, предохранявшим её от них, и оставлявшим, одновременно России беспрепятственный проход — если у неё возникало желание принять активное участие в европейских распрях.
В 1739 году, во время войны турок против русских, эти последние лишь слегка потревожили южную часть Польши, пересекая её.
В 1748 году на помощь Марии-Терезии двигались тридцать шесть тысяч русских, обильно субсидируемых Англией и предшествуемых английскими комиссарами, оплачивавшими все расходы наличными; русская армия соблюдала дисциплину только что не монастырскую, и этот её поход обогатил Польшу.
Во время семилетней войны русские отряды, державшие себя, правда, не столь дисциплинированно, тратили, тем не менее, в Польше огромные суммы денег...
Торговые круги Силезии, Риги, Кёнигсберга и Данцига, не испытывавшие ещё давления со стороны иностранных компаний, если не считать кое-каких притеснений буржуазии упомянутых городов, вели торговлю со значительным балансом в пользу Польши, особенно в те времена, когда затяжные войны делали покупку нашего зерна необходимой для воюющих наций, поскольку дух усовершенствований в хлебопашестве не распространился ещё по всей Европе — так что в Польшу вливалось ежегодно ещё несколько сот тысяч дукатов чистой прибыли.