В соответствии с этим, естественно, возрастала цена на землю в Польше, а численность населения за двадцать мирных лет неуклонно увеличивалась, невзирая на жёсткую зависимость крестьян от владельцев земли. Количество жителей уменьшилось только в северных частях Польши, но именно эти области посылали ежегодно всё новых переселенцев в южные провинции. Огромные степные имения, продававшиеся в 1736 году за 11.000 дукатов, давали, тридцать лет спустя, более ста тысяч дукатов прибыли их владельцам. В этом барыше — основа гигантских состояний Любомирских и Потоцких.
II
Таково было положение дел. Обстановка побуждала очень многих поляков, не имевших иной подготовки, кроме обрывков скверной латыни, воспитанных без малейшего политического предвидения, и лишь потрясавшихся всё возраставшей роскошью, среди которой жили магнаты, спрашивать себя: каков же путь к источникам этих богатств и наслаждений?
В ответ им указывали на старостаты, доходные должности, удачные браки, а иногда даже, надо это признать, и на судейские места или на военную службу на Украине.
Чтобы достичь, всего этого, говорили им, «... от вас не потребуется ни службы, ни знаний, ни труда — достаточно иметь покровителей при дворе и на местах». Люди рядовые и кидались, забросив всё на свете, искать патронов, которые стали бы покровительствовать им, и нация стала, по необходимости, делиться на партии, руководители которых вели между собой борьбу за благоволение двора, а их единомышленники постоянно ссорились и даже сражались друг с другом в местах, где проводились сеймики и трибуналы, и чуть ли не на самих сеймах даже.
Со времён Августа II соперниками партии Понятовских и Чарторыйских были Радзивиллы в Литве и Потоцкие в Польше. К этим главным действующим лицам присоединялись постепенно все наиболее влиятельные семьи обеих наций. За тридцать лет правления Августа III связи, само собой, нередко варьировались, можно было даже наблюдать иногда, как один из Потоцких или один из Радзивиллов отделялся от главы своего клана, исходя из какого-либо кратковременного личного интереса. Тем не менее, деление на партии было, в общем и целом, явлением достаточно постоянным.
До 1750 года доверие двора к Чарторыйским превалировало почти без исключений. В этом году граф Брюль, как это уже было отмечено, предложил руку своей дочери обер-камергеру короны Понятовскому, и услышал в ответ: «Мы уже и так ваши друзья, граф. Отдайте дочь за Мнишека, и вы заполучите и вторую половину Польши».
Брюль последовал совету. Ещё некоторое время после этого Понятовским и Чарторыйским удавалось раздобывать старостаты и должности для себя и своих сторонников, но с тех пор, как их соперники приобрели ходатая, к Чарторыйским отнюдь не расположенного, прямо в доме фаворита короля, и на протяжении тринадцати лет — до смерти Августа III, многие рядовые граждане покинули партию Чарторыйских.
И всё же, вследствие того, что в домах Понятовских и Чарторыйских было значительно больше людей, получивших хорошее воспитание и, соответственно, намного больше знавших и умевших держаться с выдержкой и достоинством, каждый раз, что партия Чарторыйских побеждала при ежегодном учреждении трибунала, его решения выглядели юридически более справедливыми и обоснованными.
Благодаря этому, после смерти Августа III громадное большинство поляков, менее порочных и менее невежественных, считали партию Чарторыйских и Понятовских наиболее достойной поддержки, тем более, что все видели благосклонность к ним и русского могущества, и примкнувшего к нему прославленного Фридриха II, короля Прусского, в то время, как Австрия лишь жаждала отдыха после семилетней войны, да и Франция была, как будто, немало этой войной ослаблена.
Стечение всех этих обстоятельств и облегчило, более, чем этого можно было ожидать, избрание королём Станислава Понятовского, стольника Литвы.
III
В течение первых шести месяцев междуцарствия, последовавшего за смертью Августа III, было столь широко распространено мнение, что наиболее вероятным кандидатом на трон является князь Чарторыйский, воевода Руси, что о его племяннике, стольнике Литвы Понятовском, говорили, в сущности, лишь как о своего рода маскировке.
Это располагало в пользу воеводы умы многих из тех, для кого князь столько лет олицетворял и руководителя их партии, и наиболее толкового и наиболее богатого из польских магнатов; они надеялись, что правление этого человека будет самым мягким — в соответствии с видимой уравновешенностью, которой князь всю жизнь умело прикрывал подлинные настроения своей деспотической натуры.