1983-1984, 1987
Реплики Ахматовой
Когда Анна Андреевна брала в руки русскую книгу писателей-эмигрантов первой волны, она прежде всего останавливала свое внимание на их языке. Ей бросалась в глаза его правильность. Но это – мертвый язык, говорила она. Живя вне стихии языка родного, меняющегося, развивающегося, писать нельзя, утверждала она.
Анна Андреевна очень придирчиво относилась к отклонению от норм русского языка в устной речи окружающих. Вместе с тем она охотно вводила в свою речь современные арготизмы. Она скучала, если в общении с близкими звучала только правильная речь. Отсюда пристрастие Анны Андреевны ко всякого рода домашним кличкам или литературным цитатам, превращенным в семейные поговорки.
Из публикаций ранней переписки Ахматовой мы узнали о прозвищах, бытовавших в се тогдашней среде. Гумилев – «наш Микола», Владимир Казимирович Шилейко (второй муж Анны Андреевны) – «Букан», а он, в свою очередь, дал ей прозвище «Акума», так и приставшее к ней навсегда в семье Пуниных. Ее не коробили характерные для двадцатых годов фамильярные наименования Пушкина, и она сама запросто называла его «Пушняк» (см. дневник П.Н.Лукницкого).
Бранное обращение «свинья» Анна Андреевна заменяла домашним арго – «свин», «полусвин», «свинец».
По укрепившимся в языке цитатам можно судить, к какому периоду биографии Ахматовой они относятся, вернее, когда они зародились. Такова цитата из неизвестного мне стихотворения, оторвавшаяся от своего источника: «Попадает не туда и умирает от стыда». Или: «И я, и я!», – цитата из жуткого рассказа Леонида Андреева «Бездна», несомненно поселившаяся в семейном обиходе Ахматовой во времена «Бродячей собаки», когда, полные веры в свою правоту, акмеисты с иронией относились к другим направлениям. Во всяком случае, ясно, что они разделяли отношение Льва Толстого к творчеству Леонида Андреева, выразившееся в его известной фразе: «Он пугает, а мне не страшно». Может быть, уже в ту раннюю пору появилась цитата из Фета, тоже продержавшаяся в обиходе устной речи Анны Андреевны до самых последних лет. Любой бытовой или деловой успех обозначался формулой: «И лобзания, и слезы, И заря, заря!..» Этим не нарушалось высокое отношение Ахматовой к поэзии Фета. Не помешало ей и соседство с формулой «Идеал грез», если не ошибаюсь, взятой с этикетки на флаконе одеколона. Не пощадила Анна Андреевна и собственную раннюю лирику, пронизав бытовую речь, связанную с домашними хлопотами, цитаткой: «Спрячьте милые улики» – автопародия на строфу из стихотворения 1913-го года «… И на ступеньки встретить…»: «И дал мне три гвоздики, Не подымая глаз. / О милые улики, / Куда мне спрятать вас?». Я это слышала от нее в пятидесятых годах, приводит аналогичный случай и Анатолий Найман в своей книге «Рассказы о Анне Ахматовой». Это все покамест я говорю о клише, нередко сопровождающих речь Ахматовой. Гораздо интереснее ее живые реплики, возникающие в разговоре. Очень мне запомнилась одна, родившаяся в шестидесятых годах. Это было в «каюте» на Ордынке, где у Анны Андреевны сидели Николай Иванович Харджиев и я. Он сказал мне какую-то колкость. Я не осталась в долгу.
– Генералы, не ссорьтесь, – немедленно откликнулась Анна Андреевна.
Она огорчалась, если между ее друзьями происходили какие-нибудь недоразумения. Цитата из «Капитанской дочки» была здесь очень уместна. Но, как всегда у Ахматовой, пушкинский текст в ее живой речи был несколько переиначен («Господа енаралы! – провозгласил Пугачев, – полно вам ссориться» – так у Пушкина).
Иногда она развлекалась стилизацией своей разговорной речи. Можно было заметить, что она работает над интонацией. Таковы были ее беседы, выдержанные в тоне петербургской светской дамы. Приведу несколько эпизодов.
Анна Андреевна гостила на даче у наших общих знакомых. Вернувшись, рассказывает, как проводили там время. Между прочими такая деталь: «Потом Нелли пошла в лес писать этюд… Да, etude». Она произносит слово «этюд» с французским произношением, и ее ироническая оценка таланта этой художницы находит свое полное выражение.
Я поехала в Ленинград читать в Пушкинском Доме письма одного из современников Лермонтова к редактору «Русской старины» М.И.Семевскому. Я ожидала, что именно в этих письмах содержится документальный рассказ о гибели Лермонтова. Анна Андреевна, остававшаяся в это время в Москве, осведомилась об успехе моей поездки. Я доложила, что это действительно тот самый князь Голицын, которого я искала, но о Лермонтове в его письмах нет ни слова. Зато он предлагал Семевскому издать свой труд о вредном влиянии евреев на жизнь русского общества. Третий том уже готов, четвертый завершается. Небольшая пауза. Затем Анна Андреевна, ненавидевшая антисемитизм, спрашивает: «Сколько томов написал князь Голицын о вредном влиянии евреев? Ах, четыре?» – полувопросительно, полуутверждающе повторяет она, иронически склоняя голову.
В пятидесятых-шестидесятых годах Анна Андреевна должна была встретиться со старым петербургским знакомым из десятых или двадцатых годов, с которым она с тех пор не встречалась. Он, по-видимому, принадлежал к тем людям, которые чуждались встреч с «внутренней эмигранткой» Ахматовой. Теперь, когда она стала легальной, он появился на ее горизонте. На следующий день после его визита спросила у Анны Андреевны: «Ну, как ваш гость?» Анна Андреевна с легким вздохом:
– Все мы умеем быть шармерами, когда захотим.
Иногда Анна Андреевна жила в стихии мещанского городского языка. Видно было, что она уже несколько дней, а может быть и недель, мысленно погружалась в эту сферу.
Однажды встретила меня шутливой фразой: «Так как вы – интересантка…» В другой раз она спрашивала меня, как я отношусь к новым редакциям «Поэмы без героя», которую Анна Андреевна все время дорабатывала. Я не любила эти дополнения и пояснения и поэтому ответила сдержанно: «Раньше она была написана для одного голоса, а теперь Вы транскрибируете ее для оркестра».
– Золотые ваши слова, – согласилась Анна Андреевна.
В тот же период я зашла как-то за ней утром, чтобы погулять вместе по Ордынке. Анна Андреевна заявила, что перед уходом надо немного прибрать в комнате. Я предлагала отложить это до возвращения. Нельзя: «Люди осудят», – степенно возразила Анна Андреевна.
– «Худо ли?» – приговаривала она, опять же по-москворецки, а не по-петербургски.
Видно было, что эти фразеологические опыты ее очень занимают.
В другой раз, придя к Анне Андреевне, я поделилась с ней своими свежими наблюдениями над пылкой тягой к обычаям и ритуалам дореволюционной России в партийных кругах. Анна Андреевна на минуту задумалась и неожиданно пропела тоненьким голосом:
Она не сфальшивила ни в одной ноте. А я-то думала всегда, что у нее нет музыкального слуха. Оказывается я ошибалась.
Специфические выражения советского времени Анна Андреевна вводила в свою речь сознательно, – например, когда ее при мне пригласили на премьеру в МХАТ, она ответила: «В театр меня можно повести только "в принудку"». Реальная действительность врывалась в речь Ахматовой, но реалистическое искусство Художественного театра было ей чуждо. Многих это удивляло и шокировало, но разве они не знали, что Ахматова принадлежала к тому направлению в искусстве, которое тяготело к условному театру? В пятидесятых годах она презрительно отзывалась о выставленных в московских витринах фотопортретах актеров в гриме и костюмах, игравших в современных бытовых пьесах: «Здесь нет ничего театрального. Почему мы должны любоваться ими?». Кстати говоря, нелюбовь к чеховскому театру распространялась у Ахматовой на все его творчество. Об этом уже много написано, в литературе приведено множество ее высказываний на эту тему. Но как-то остался вне поля зрения мемуаристов один из главных аргументов в ее системе античеховских взглядов. Анна Андреевна указывала, что она помнит и знает чеховское время. Она утверждала, что такого общества и таких опустошенных людей, как описывает Чехов, в российской провинции не было. Гимназические учителя истории посылали свои статьи в столичные научные журналы, словесники увлекали своих учеников и учениц высокими идеалами. Именно в девяностые годы в каждом губернском городе создавались отделения Краеведческого общества, интенсивно и плодотворно работавшие. Словом, Анна Андреевна защищала среднюю интеллигенцию России, которую Чехов, по ее мнению, изображал в кривом зеркале.