В шесть утра следующего дня нам нанес визит «пациент» из Ньяро. Он попросил еще болеутоляющих таблеток и хотел сменить повязку. В последней просьбе мы отказали, так как должно истечь полных три дня после первой перевязки.
Это стало началом более тесных отношений с юго-восточными нуба, но одновременно повлекло за собой отнимающие много времени хлопоты. Теперь к нам днем и ночью приходили мужчины, женщины и дети с самыми разными болезнями, а также с малейшими царапинами. Поток больных оказался настолько велик, что до своей работы у нас не доходили руки. Многим нуба просто хотелось проглотить таблетку, чтобы, как они фантазировали, с ними произошло чудо. Таким выдавались витамины. Мамаши приносили своих малышей, даже с маленькой царапиной; но другие действительно серьезно страдали. У многих наличествовали ожоги, поскольку они часто бегали по горящему костру. Нас все больше уважали, во многих семьях у нас появились друзья. Теперь мы с Хорстом могли проводить съемки и в деревнях, что ранее так просто не удавалось. Но занятия врачеванием очень отяготили нашу жизнь здесь. Причем, нуба зачастую выдвигали, мягко говоря, необычные требования. Однажды им захотелось взять мои очки от солнца для слепого. Они думали, что с ними он опять сможет видеть. Я терпеливо пыталась объяснить, что, помимо всего прочего, темные очки — не медицинские. И только, когда на практике выяснилось, что слепой-таки не смог прозреть с помощью моих очков, нуба оставили их в покое.
Молодые мужчины с разукрашенными лицами очаровали меня. Какой же невероятной фантазией и художественным талантом обладали эти туземцы! Они красились, чтобы лучше выглядеть, и каждый хотел перещеголять другого. Со временем я многих уже знала по именам. Они заметили, как нравились мне их узоры, и стали ежедневно изумлять и восхищать новыми масками. Некоторые были особенно талантливы, создавали образные рисунки в духе примитивизма, часто совершенно абстрактные, по большей части служащие чисто эстетическим целям. Раскрашивали ли нуба себя симметрично или асимметрично, орнаментами, линиями или стилизованными фигурами — все выглядело гармонично. То, как они использовали знаки и краски, свидетельствовало об их большом художественном даре. Нуба выглядели живыми картинами Пикассо. Никто никогда не узнает, откуда у туземцев взялся столь невероятный талант, это так и останется тайной.
У некоторых нуба сохранились зеркала времен английского правления в Судане. Какие-то из этих предметов получали туземцы и от арабских торговцев. Я также привезла с собой несколько зеркал, но поначалу не отдала ни одного, подозревая что из-за этого произойдет. К сожалению, в дальнейшем бдительность и дальновидность покинули меня. Подарив несколько зеркал ближайшим друзьям, я горько пожалела об этом очень скоро. Весть о подарках разнеслась по Кау. С тех пор, завидев меня, нуба не отставали. Особенно настойчиво требовали «мандара» (по-арабски — зеркало) мальчишки и подростки. Если им не выдавалось желаемое, — а столько, сколько они хотели, я бы все равно не смогла достать, — они лезли в мои карманы, становились более настойчивыми и даже злыми. Желание иметь зеркало распространилось как эпидемия также в Ньяро и Фунгоре — всюду слышались крики: «Лени, мандара!» Что-то похожее мы с Хорстом пережили, когда сфотографировали нескольких девушек и молодых людей поляроидной камерой. После этого каждый нуба захотел иметь моментальное фото. Они не понимали, что не все наши фотокамеры могут «выплевывать» бумажные снимки, думали, что мы не даем их по злобе или из-за упрямства, и в результате вообще стали отказываться фотографироваться.
Прошли недели, а Араби, как до него и Сулиман, с грузовиком не возвращался. У нас не было машины для обратной перевозки багажа и не осталось бензина. Воду теперь приходилось доставлять на осле. Жара, которая между тем стала невыносимой — свыше сорока градусов в тени, ночами чуть меньше, — все равно не позволила бы нам отправиться на дальнее расстояние.