— Что это такое за иеремиада?
— Да, действительно, Ваше Величество, это самая скучная ария, какую я когда-либо слышала.
И я села на место. Взгляды Великой Княгини выражали удовольствие, и я была более чем счастлива видеть, что она довольна. Концерт кончился, и я собиралась уходить, но в тот момент, когда я надевала плащ, подошел Великий Князь и заставил меня пробежать с ним до кабинета Великой Княгини; там он встал на колени передо мной и самым живым образом выразил мне удовольствие, которое ему доставил мой поступок.
Я позволю себе рассказать настоящий фарс, который я~устроила в это время. Существовал некий Копь-ев, умный человек, но большой негодяй, игравший роль прихлебателя у знатных. Он заходил иногда к моей свекрови и вертелся в передней у Зубова. Однажды, посетив нас, он сказал, что видел, как Великая Княгиня, стоя у окна, разговаривала с Шуваловой, и что он долго смотрел на них из помещения Зубо,ва, находившегося напротив, и что сам Зубов тоже не спускал с них глаз. Он прибавил, что это устраивает графиня Шувалова, чтобы доставить возможность своему протеже видеть Великую Княгиню. Эти подробности показались мне оскорбительными и очень не понравились. На следующий день Великая Княгиня написала мне, чтобы я пришла к ней к одиннадцати часам, желая прорепетировать дуэт, который мы должны были петь на следующем концерте. Я отправилась туда. Сарти нам аккомпанировал...
Сарти ушел. Я спросила Великую Княгиню, правда ли, что графиня Шувалова подводила ее к окну, чтобы разговаривать. Она мне.ответила, что это правда, но что с тех пор, как она увидала Зубова, смотревшего на нее, она больше не останавливалась у окна.
Я попросила у нее позволения сделать все, что мне придет в голову, она согласилась, и я предложила ей сесть в глубине комнаты, чтобы видеть спектакль, который я ей устрою. Я пошла сначала за булавками в ее уборную, а возвратясь, подошла к окну и увидала напротив Зубова с зрительной трубой, направленной на нас. Я раскланялась с ним, он ответил мне глубоким поклоном. Я посмотрела на него с минуту, потом отвернулась, как будто я с кем-нибудь разговаривала. Затем я встала на стул и стала скалывать вместе занавеси, оставив отверстие, в которое я просунула голову и поклонилась ему еще раз. Он быстро отошел от своего окна, а мне больше ничего не было нужно, и я слезла со стула. Великая Княгиня смеялась от всей души.
Перед обедом я хотела уйти, но она не отпустила меня и оставила на весь день. К вечеру послали за графиней Толстой, и мы весело провели время вшестером, три мужа и три жены.
Спустя несколько недель двор возвратился в Зимний дворец. Великий Князь прохворал пятьдесят два дня. Каждое утро я получала записку от Великой Княгини с приказанием приехать к ней. Графиня Толстая тоже была приглашена, но она не всегда приезжала. Лучшие музыканты с Дьецом во главе исполняли симфонии Гайдна и Моцарта. Великий Князь тоже играл на скрипке. Мы слушали эту прекрасную музыку из соседней комнаты, где почти всегда мы были только вдвоем. На нашем разговоре часто отражалась гармония, которая так хорошо подходит к словам души.
Музыка обладает волшебной властью над нашими способностями: она возбуждает память, дающую нам воспоминания; все окружающее исчезает перед нашими глазами; раскрываются могилы, встают мертвые, возвращаются отсутствующие, ощущения завладевают нами; в это время наслаждаешься, страдаешь, сожалеешь и чувствуешь сильнее. Одно время в моей жизни, тяжелое для меня время, я избегала клавесина. Невольно я играла те места, которые напоминали мне прошлое. Я справлялась с собой, но не могла справиться с воспоминаниями. Если бы это чувство было любовью, оно бы кончилось победой или отвращением, но это было справедливое непреодолимое чувство, которое не ослабевало от страданий и больше не могло обратиться к сердцу, вызвавшему его.
Когда Великий Князь поправился, вечера прекратились. Великая Княгиня сожалела об этих тихих и интересных вечерах, так же как и я. После ужина я шла с Великой Княгиней в уборную. Иногда мы разговаривали.
Великий Князь оставался в соседней комнате вместе с моим мужем, которого он очень любил. Они разговаривали и иногда спорили о либеральных идеях, которые Лагарп5), один из его воспитателей, старался внушить ему. Но наступал момент расставания; Великий Князь направлялся с мужем в свою комнату, где он делал ночной туалет; Великая Княгиня тоже начинала раздеваться; я помогала ей, распускала ее волосы, заплетала в косу. Г-жа Геслер, ее камер-фрау, раздевала ее, потом она шла в свою спальню, чтобы лечь в постель, и звала меня проститься. Я становилась на колени около постели, целовала у ней руку и уходила.
Однажды вечером, когда я пришла к Великой Княгине, она открывала одну из дверей кабинета в тот момент, когда я входила через другую. Она подбежала ко мне, как только увидала меня. Признаюсь, что я приняла ее за приятное видение. Ее волосы лежали небрежно, на ней было белое платье, которое тогда называли греческой рубашкой, на шее была золотая цепь, и рукава отдернуты, потому что она только что отошла от арфы. Я остановилась и сказала: «Боже, какой у вас хороший вид!» — чтобы не сказать ей: «Боже, как вы прекрасны».
— Что вы находите необыкновенного во мне? — спросила она меня.
— Я нахожу, что у вас такой вид, что вы великолепно себя чувствуете...
В каком глупом положении бываешь, когда приходится говорить не то, что думаешь, тем, от кого бы не хотел ничего скрывать! Она увела меня в свою комнату, приказала мне аккомпанировать на рояле и сыграла на арфе Les folios d'Espagne; я делала аккорды. Потом мы разговаривали до ужина. Вечером не было концерта.
Наш разговор никогда не касался личностей. Мысли следовали одна за другой без подготовки и отделки. Переполненное сердце является неиссякаемым источником тем, душа облагораживает их, и ум кладет свой отпечаток на их выражение. Как я жалею тех, кто стремится блистать за чужой счет, какой фальшивый блеск, какое отсутствие глубины мысли! Сколько мелочности и напрасных забот в изображении лжи, исчезающей так же быстро, как искры, мелькающие в наших глазах!
Во время зимы 1794/1795 года часто бывали маленькие балы и спектакли в Эрмитаже, а также балы в тронном зале. Появился новый придворный: шевалье де Сакс, незаконный сын принца Ксавье, дяди Саксонского короля. Императрица приняла его очень хорошо, но его пребывание в столице окончилось печально. Один англичанин по имени Макартней научил его нанести оскорбление князю Щербатову по выходе со спектакля. Он оскорбил его так, что не могло возникнуть никаких сомнений в том, что шевалье де Сакс был не прав, и поэтому был отослан. Князь Щербатов вследствие этого не мог получить удовлетворения, которого требовала его честь; он разыскал его в Германии, вызвал на дуэль и убил. Путешествуя во Франции, я встретила его сестру, герцогиню Эсклиньяк. Мы остановились с ней в одной гостинице в Страсбурге, и потом я видела ее еще в Дрездене. После смерти шевалье де Сакс она питала непримиримую ненависть к русским.