— Вы ошибаетесь; вы можете жаловаться в мадридский совет.
— Настоящий опыт достаточен для меня; да сохранит меня Бог прибегать к испанскому правосудию. Я еду во Францию.
— Доброго пути!
— По крайней мере, вы на бумаге дадите мне приказ о выезде?
— Это бесполезно. Я — Эммануил Бадилло, секретарь в администрации. Вас проводят в гостиницу Санта-Мария: там вы найдете все ваши вещи; затем вы будете свободны, а завтра получите паспорт.
Явившись в гостиницу, я получил мое платье и шпагу, так же как и шляпу, которую я уронил при моем падении, — странная находка, тем более что моя комната была открыта только для полиции. Мне передали также пять или шесть писем по моему адресу и не вскрытые — новое доказательство, что мое заключение было результатом личной мести. Я хотел рассчитаться с хозяином перед отъездом, но он мне отвечал обычной формулой:
— Все уплачено, так же как и ваши предполагаемые издержки в течение трех дней.
— Кто заплатил? — Вы и сами знаете — кто. — Моя история известна в городе? — Да. — Что говорили? — Разное; вы рассердитесь, если я стану передавать. — Рассержусь? Какое мне дело до общественного мнения? Дураки создают его и только дураки и боятся его.
— В таком случае, я вам скажу, что уверяют, будто выстрел из пистолета принадлежал вам и что вы убили какого-нибудь кролика, чтобы окровянить вашу шпагу, ибо не было найдено ни трупа, ни раненого в месте, указанном вами.
— Странно. А шляпа?
— Говорят, что шляпу нашел какой-то сбир.
— Вы доверчивы. Но объясняют ли, по какому поводу меня посадили в тюрьму?
— Тут говорят разное: по мнению одних, ваши бумаги были не в порядке, по мнению других, вы были любовником синьоры Нины.
— Вы сами можете засвидетельствовать, что это клевета.
— Последуйте моему совету: не возвращайтесь никогда к этой даме.
— Будьте покойны.
Я узнал, что Нина во всеуслышание хвасталась тем, что давала мне деньги и даже призналась графу Риела, что я был ее любовником. В тот же вечер я доставил новый случай для городских сплетников. Я приказал хозяину взять для меня ложу в Опере. Объявленное представление должно было быть блестящим, но за час до открытия спектакль был отменен по болезни двух певцов; представление должно было возобновиться только второго января. Этот приказ мог выходить только от вице-короля; я его принял на свой счет, как и весь город.
Барселону я оставил в последний день 1768 года, направляясь на Перпиньян. Я странствовал в хорошей карете, медленно, останавливался на постоялых дворах только на обед. На другой день после моего отъезда из Барселоны кучер спрашивает меня: нет ли у меня врагов в Барселоне?
— Почему вы меня спрашиваете об этом?
— Потому что вчера трое людей подозрительного вида не теряли вас из виду. Они провели ночь на том же постоялом дворе, что и вы; эти люди избегают разговаривать с другими и, вероятно, готовятся к нападению.
— Но что делать, чтобы избежать этого нападения?
— Теперь они впереди нас на три четверти часа; мое мнение — выехать несколько позднее и остановиться на ночлег на постоялом дворе, находящемся в стороне от обыкновенной станции, где эти разбойники, конечно, будут нас ожидать. Если они возвратятся, то это будет доказательством, что они следят за нами.
Я последовал совету моего кучера и остановился на указанном постоялом дворе. Разбойников мы там не отыскали. Я начал уже успокаиваться, как вдруг, посмотрев случайно на двор, увидел их у двери в конюшню. Трепет пробежал по всему моему телу. Я приказал моему слуге не выказывать никакой подозрительности и прислать ко мне кучера, как только эти люди заснут. Кучер скоро пришел. Он настаивал на том, чтобы немедленно же уехать. «Я разговаривал, — сказал он, — с этими негодяями и уверен, что они хотят убить вас. Воспользуемся их сном, чтобы удалиться; мы очень близко от границы; я знаю проселочную дорогу, которая приведет нас туда в несколько часов».
Конечно, если б у меня было два вооруженных проводника, то я бы не обратил внимания на этот совет, но в моем положении, с одним лишь пистолетом и шпагой, как защищаться против трех убийц, которых вид обнаруживал смелость и решительность, которые были отлично вооружены? Мы собрались наскоро. В шесть часов мы проехали одиннадцать лье, так что разбойники, вероятно, еще спали; ночью мы въехали на французскую территорию. Я тогда и не подозревал, кто поручил этим людям убить меня…
Приехав в Перпиньян, я рассчитался с моим слугой. На другой день я ночевал в Нарбонне, а на следующий день в Безье. Положение этого последнего города — прелестно и пребывание там обворожительно. Жители остроумны, пьют там хорошо. То же самое я скажу и о Монпелье. По Ниму я только проехал, спеша приехать в Экс, где я нашел многих друзей.
Адмирал Орлов.
И вот я в Эксе, в гостинице Трех Дофинов. Там я нашел испанского кардинала, отправлявшегося в Рим на конклав для выбора нового папы, вместо Рецоннико (Пия V), который только что скончался. Моя комната была отделена от комнаты Его Святейшества только простой загородкой, так что я не пропустил ни одного слова, сказанного в его комнате. Таким образом я сделался невидимым свидетелем сцены, разыгравшейся между прелатом и его интендантом. Кардинал бранил интенданта за его жульничество. «Вы обращаетесь, — говорил он ему, — с моими людьми, точно со скотом; все подумают, что я — нищий. Что это значит? Здесь мы издерживаем вчетверо меньше, чем в Испании».
— Монсеньер, в этой стране нет никаких возможностей издерживать больше. Хорошая пища здесь дешева.
— В самом деле? При этих условиях хорошая пища должна опротиветь.
— Прикажете, чтобы я заставил хозяина требовать двойную цену зато, что мы берем для вашего стола, роскошно сервированного дичью, птицей, рыбой и прочим?
— В таком случае я требую, чтобы вы заказывали обеды во всех местах, через которые мы будем проезжать; за них вы будете платить, но ими мы не будем пользоваться. Вы будете их заказывать на двенадцать человек.
— Но нас только десять.
— Все равно. Кроме того, вы будете больше давать на чай почтальонам. Вы им будете бросать по одному экю. Приходится краснеть, право. Помните также, что не должны принимать сдачи с золотой монеты, данной вами. Хорошую репутацию создаете вы мне своим жульничеством! В Мадриде, в Версале, в Риме будут говорить, что кардинал де ла Серда — скряга.