Я увидел красивого монаха с епископским крестом. Ему было тридцать четыре года, и епископом он стал по воле Бога, Святого Престола и моей матери. Коленопреклоненно, с целованием руки я принял его благословение, и он поспешил прижать меня к груди, назвал своим возлюбленным сыном и в дальнейшем говорил только на латыни. Я решил, что он, как калабриец, стесняется говорить на своем языке, но он тут же опроверг меня, обратившись к аббату Гримани по-итальянски.
Он сказал мне, что я должен ехать в Рим, куда меня отправит аббат Гримани, и что в Анконе я получу адрес епископа у одного из его друзей, францисканца Лазари. Он же снабдит меня всем необходимым для путешествия. «А в Риме мы встретимся, — добавил он, — и уж больше не разлучимся, вместе поедем в Мартурано через Неаполь. Приходите ко мне завтра утром пораньше; как только я отслужу мессу, мы позавтракаем. Я отбываю послезавтра»
Г-н Гримани, когда мы вернулись к нему, повел со мной долгую поучительную беседу, во время которой мне не один раз приходилось удерживаться от смеха. Между прочим он сказал, что я не должен слишком увлекаться занятиями, так как тяжкий воздух Калабрии не способствует трудам и может вызвать легочную лихорадку.
Назавтра с утра я появился у епископа. После мессы и шоколада он часа три кряду наставлял меня в вере. Я не очень ему понравился, это было мне очевидно, но я остался им доволен. Он казался мне человеком доброжелательным, впрочем, я был предрасположен к нему: как-никак этому человеку предстояло руководительствовать мною на пути к высоким ступеням церкви, а я в те времена, несмотря на хорошее мнение о своей персоне, в глубине души не очень-то был в себе уверен.
После отъезда епископа г-н Гримани передал мне его письмо, которое мне предстояло вручить отцу Лазари во францисканском монастыре в Айконе. Г-н Гримани сказал, что он намерен отправить меня в Анкону в свите посла Республики, собиравшегося в путь. Мне, стало быть, нужно пребывать в постоянной готовности к отъезду, и так как это означало мое освобождение от опеки Гримани, все эти приготовления радовали меня чрезвычайно.
Сразу же, как мне стал известен час отъезда Венецианского посла, я отправился делать прощальные визиты. Брата Франческо я оставлял в школе г-на Джолли, знаменитого художника-декоратора.
Пеотта, которая должна была доставить меня в порт, отчаливала на рассвете, и я поспешил провести эту короткую ночь с двумя моими ангелами, которые уж и не чаяли увидеть меня больше. Я же ни о чем не загадывал, отдавшись в руки судьбы; зачем размышлять о будущем? Так прошла эта ночь между печалью и радостью, между восторгами и слезами. И на прощанье я возвратил им заветный ключ, подаривший мне столько сладчайших минут.
Эта любовь, первая в моей жизни, почти ничего не дала мне в смысле познания рода людского: она была безоблачно счастливой, никакие ссоры не нарушали ее, никакая корысть ее не омрачала. Как часто мы, все трое, поднимали наши мысленные взоры к небесному Провидению, чтобы возблагодарить его за заботу, с которой оно отвращало от нас все помехи на пути к полной гармонии и покою.
У г-жи Манцони я оставил на хранение все свои бумаги и запрещенные книги. Эта добрая женщина, бывшая двадцатью годами старше меня, верила в предопределение и, перелистывая свой гроссбух, сказала, что она уверена, что уже в следующем году все оставленное у нее я получу обратно. Это предсказание и удивило и обрадовало меня; я подумал, что хотя бы из уважения к ней я должен постараться, чтобы ее пророчество сбылось. Впрочем, ее стремление угадывать будущее не было ни суеверием, ни пустым предчувствием, над которым разум выносит свой приговор, она просто знала жизнь и знала характер того, кому предсказывала будущее. Она уверяла меня с улыбкой, что никогда не ошибается.
Я отправлялся от Пьяцетты Сан-Марко. Накануне г-н Гримани вручил мне шесть цехинов: этого по его расчетам вполне хватало на время моего карантина в Анконском лазарете, а после моего выхода оттуда деньги мне не понадобятся. Поскольку мои опекуны не сомневались в этом, то и мне следовало разделить их уверенность: моя беспечность избавляла меня от труда задумываться об этом. В действительности же то, что я имел в кошельке тайком от всего света, давало мне некоторую уверенность: сорок два цехина очень способствовали моему юному задору. Итак, я отправился в путь со счастливой душой и ни о чем не сожалея.
Начало странствий
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Поиски епископа обернулись для Казаковы целым сонмом приключений: в Кьодже его обыгрывают шулеры, он проводит несколько недель в карантине в Анконе, первом городе Папской области по пути в Рим; после взлетов и падений, он наконец прибывает в Мартурано, маленький городок в Калабрии, южной части тогдашнего Неаполитанского королевства, в самом носке «итальянского сапога».
застал епископа Бернардо де Бернарди, когда он, примостясь за неуклюжим столиком, что-то писал. Как положено, я опустился на колени, но вместо благословения он встал, заключил меня в свои объятья и крепко прижал к груди. Он был искренне огорчен моим рассказом о напрасных поисках в Неаполе, о том, что мешало мне поскорее припасть к его стопам. Но его огорчение поубавилось, когда я сообщил ему, что я не наделал долгов и что здоровье мое ничуть не пострадало. Он усадил меня, вздыхал, сожалеюще покачивал головой и приказал слуге подать третий прибор. Дом, который занимал епископ, был вместительным, но некрасивой постройки и содержался плохо. Дошло до того, что когда я отправился в соседнюю комнату, чтобы расположиться на ночь, там на кровати не оказалось матраца, и Его Святость уступил мне один из своих! Чтобы не говорить много слов об его обеде, скажу лишь, что он меня напугал. Впрочем, Его Святость был человек умный и человек чести. К своему великому удивлению, я узнал от него, что его епархия, кстати, отнюдь не самая маленькая, дает годовой доход всего лишь пятьсот королевских дукатов, а одних долгов у него на шесть сотен. Со вздохом он прибавил, что единственное благо, которое ему доставил новый пост, это то, что он вырвался из-под ига монахов, державших его чуть ли не пятнадцать лет в некоем подобии чистилища. Эти признания подействовали на меня крайне удручающе: приехал я явно не в землю обетованную и могу только добавить хлопот епископу. Да он и сам был удручен тем жалким будущим, которое мог мне предложить.