— Я не боюсь опасности, — сказал я Лоренцо, — купите мне этого вещества или лучше принесите мне серы: у миш есть масло, и я сам себе устрою лекарство. Есть у вас спички? Дайте мне несколько.
Спички нашлись у него в кармане, и он мне дал.
Как мало нужно, чтобы обрадовать человека, находящегося в несчастьи! Но в моем положении эти спички были весьма важны; они были настоящим сокровищем.
Я долго ломал себе голову, как добыть трут — единственное вещество, недостававшее мне; я не знал, под каким предлогом его спросить, но вспомнил, что приказал моему портному поместить трут под мышки кафтана, боясь, чтобы пот не испортил материи. Это платье, совсем новое, находилось передо мною; сердце волновалось, но портной мог и не исполнить приказания: я переходил от надежды к боязни. Мне стоило сделать лишь шаг, чтобы увериться, но шаг был решительный, и я не смел его сделать. Наконец я приближаюсь и, чувствуя себя недостойным этой милости, падаю на колени и молю Бога, чтобы портной не забыл моего приказа. После этой горячей молитвы я беру платье, распарываю материю и нахожу трут! Моя радость превратилась почти в бред! Было естественно поблагодарить Бога, потому что я имел смелость поискать трут только вследствие доверия к нему, и я это сделал самым гор. чим образом.
Несколько позднее, размышляя об этом, я радовался, что последовал импульсу моего сердца, но я посмеялся, думая о глупости, когда я умолял Бога дать мне власть отыскать трут. Этого я бы не сделал до моего пребывания под Пломбами, я бы не сделал этого и теперь, но отсутствие свободы искажает умственные способности…
Имея все нужное, я вскоре соорудил себе лампу. Представьте себе удовольствие, — ощущаемое мною, вследствие сознания, что я обошел приказы моих презренных притеснителей! Мрака теперь не было для меня, но не было также и салата, ибо, хотя я очень его любил, необходимость сохранить масло для лампы заставила меня пожертвовать им. Тогда я назначил первый понедельник Поста, чтобы приняться за трудное дело разрушения пола, потому что при беспорядке карнавала я боялся посещения, и моя осторожность оказалась благоразумной.
В воскресенье на Масленице Лоренцо явился ко мне в сопровождении какого-то толстяка, которого я узнал; это был хасид Габриель Шалон, известный своей ловкостью снабжать молодых людей деньгами, заставляя их делать скверные дела.
Мы знали друг друга и поздоровались. Его общество не могло быть мне приятно, но об этом меня не спрашивали. Он сказал Лоренцо, чтоб он отправился к нему на квартиру и принес ему обед, кровать и все необходимое, но тюремщик ответил ему, что об этом будет время поговорить и завтра.
Этот еврей был болтун, легкомыслен, невежа и дурак, только не в своем деле. Он начал с того, что поздравил меня, что я удостоился чести иметь общество. Вместо ответа я предложил ему половину моего обеда. Он отказался, говоря, что ест только чистую пищу и что он подождет лучшего ужина у себя.
— Когда?
— Сегодня вечером. Вы слышали, что, когда я потребовал своей кровати, он отвечал мне, что лучше подождать до завтра. Очевидно, это значит, что я не нуждаюсь в кровати. Правдоподобно ли, чтобы оставили без пищи такого человека, как я?
— Да ведь со мной сделали же это.
— Положим, но между нами есть некоторая разница; и наконец, инквизиторы попали впросак, арестовав меня: они теперь сконфужены и ищут предлога освободить меня.
— Может быть, они вам назначат за это пенсию, потому что с человеком вашего положения нужно обходиться осторожно.
— Вы правы; на бирже нет маклера более полезного, и пять мудрецов много бы выиграли, последовав моим советам. Мое заключение есть странное явление, которое мимоходом осчастливило вас.
— Каким образом?
— Не пройдет и месяца, как я освобожу вас отсюда. Я знаю, с кем и как поговорить об этом.
— Рассчитываю на вашу любезность.
— Рассчитывайте.
Этот глупый плут считал себя очень важным господином. Он хотел рассказать мне, что говорилось обо мне в городе, но передавал лишь глупые мнения невеж его же рода; он мне надоел, и я взял книгу. Дуралей имел дерзость просить меня не читать, потому что он очень любит говорить, но продолжал говорить лишь о себе.