В боях быстро оцениваешь врага, а потому переодически конструкторы с каждой из сторон модернизировали нас, и это превращалось в некую гонку вооружения.
Одна из самых страшных битв предстояла у станции Прохоровка. Двенадцатого июля, в день святых апостолов Павла и Петра, всё началось.
Все были на нервах. Перед нами поставили задачу противостоять дивизии СС.
Было ли страшно? Не то слово! Масло стыло в жилах двигателя — фашисты поражали своей мощью. Для каждой из сторон итог был ясен — победить или погибнуть. Стоять не на жизнь, а на смерть…
С первых залпов огонь шёл непрерывно, словно ливень. Взрывы сливались в единый раскат грома, земля взлетала и падала, погребая под собой, поле практически сразу заволокло пылью и дымом — жуть неимоверная. Немецкие танки, словно чёрная лавина, двинулись на меня и моих собратьев.
Страшно было — страсть как.
Тигры стреляли с убийственной точностью аж с двух километров, в то время, как нам нужно было подойти в четыре раза ближе. Легко сказать! От многочисленных бомбардировок на земле вздымались столпы пламени и земли. Валил густой едкий дым от пожарищ, но мы, сжав броню, шли напролом.
Я с ужасом замечал искорёженные корпуса танков своих и вражеских, адское пламя поглощало их вместе с экипажами. Сердце разрывалось от множества погибающих людей, которые храбро сражались за нашу общую Родину.
А скольких их вкопали в землю заживо ненавистные немцы…
Я с брезгливостью давил солдат вермахта, что посмели своими погаными ногами топтать родимую землю. Ад вошёл в нашу жизнь.
Броня разрывалась и плавилась, небо и земля смешались в единую тьму, земля стонала от взрывов и огня. Сотни раскуроченных танков с обеих сторон навсегда упокоились в этом месиве металла.
Краем триплекса, заметил, как наши позиции обстреливали из леса. С тыла зашли — сволочи! Несколько моих товарищей пали прямо на месте. Мотор чуть не ёкнул. Я бросился туда, заходя сзади и оставляя товарища на подстраховке. Подкрался практически бесшумно, впрочем, при грохоте, что слышался повсюду, враг меня всё равно вряд ли заметил.
Выстрел в спину не честный? Только не на войне, и не для тех, кто сам исподтишка расстреливал наши войска. Мой друг также выстрелил — фашист был не один. Спасибо, брат. Но как только мы вырвались из леса, натолкнулись лоб в лоб на тяжёлые танки вермахта. Двигатель провалился не до земли — нет, он ушёл ещё ниже, готовый к погребению.
— Ты чё застыл? — вывел меня из оцепенения товарищ. — Или как баба в штаны навалил?
Взрыв раздался совсем рядом, покрывая всё заревом огня. Вот же, только что, мой боевой товарищ стоял рядом, а теперь его башню полностью снесло, и раскурочило гусеницы.
«Твою ж…», — я с горечью выругался.
На моих глазах погиб друг, а я просто стоял. Злоба охватила меня, и, собрав волю в гусеницы, решился — пан или пропал. Тут всё решало время и скорость. Да, я был гораздо маневреннее этих тяжеловесов и очень юркий. Масло закипело в трубках, и я попёр на них со всей своей мощью, стреляя на ходу.
Я всех потерял в этой вылазке. Из моего экипажа выжил только один человек, остальные задохнулись от смрада внутри. Простите.
Простите…
Бои шли не один день. Командование перебрасывало нас на самые сложные участки сражения. Успеть, лишь бы успеть, чтобы больше не терять никого — ни своих собратьев, ни, самое главное, людей.
Герои — они порой без оружия сражались одним только духом. Яростное «Ура!» поднимало с земли, с «того света».
Усталость сменилась холодной яростью и ненавистью. Не смотреть на себя — уничтожить всех, немедленно. Иногда мне приходилось даже подставляться под удар, подходя вплотную к фашистам, но этим я выигрывал драгоценное время, разворачивая башню и пробивая боковую броню врага. С болью в сердце я вспарывал родную землю.
Поле, русское поле, на котором колосилась золотая пшеница, было взорвано многочисленными снарядами. Земля смешалась с кровью и топливом, небо почернело, словно был не день, а ночь. Густой дым заволок всё вокруг. И не видно конца и края этой жестокой битве.
— Огонь, батарея!.. Огонь, батальон!.. — слышались приказы людей.