— Только разбойник, только человек без сердца, без души может защищать турка! — закричал другой еврей в крайнем возбуждении. Вскочив на скамью, он закричал на всю синагогу:
— Слушайте, братья! Клянусь вам: вот как видите меня, еврея, как теперь во всем Б-жьем мире Святая Суббота, как мы теперь все в святом месте, что, как только объявят новый набор, — я иду! Без зачета иду! Бросаю жену и детей — и иду. Убьют меня — я умру «для прославления имени Г-сподня»!..
Точно плотина прорвалась. В синагоге поднялся невообразимый гвалт. Все говорили разом, кричали, шумели. «Руссы» с яростью нападали на «Турок», преимущественно на Мендла, осыпая их бранью, упреками, колкостями. «Турки» защищались, тоже крича и ругаясь. Мендл пытался говорить, но ему не давали.
Ночь уже давно наступила. В синагоге было темно, только бледный свет луны, пробиваясь сквозь туманные окна, придавал движущимся фигурам какой-то фантастический характер. Служка синагоги, низенький замухрышка, переходил от одного прихожанина к другому и, дергая слегка каждого сзади за фалды длинного сюртука, бормотал жалобно с огорчением одни и те же слова:
— М-ц…ай!.. Пора уж молиться «Маарив»! Давно пора!..
Но его сердито отгоняли. Не до «Маарива» было.
Вдруг в синагогу влетел, запыхавшись, Велвл, посланный Мендлом на базар за новостями:
— Депеша! Депеша! — воскликнул он задыхаясь.
Сутолоку и шум точно вихрем снесло. Наступила глубокая тишина.
— Ге!.. Битва!.. Три дня продолжалась!.. Ге!.. Гурко! — задыхался вестник.
— Говори: взяли Плевну? — закричал почти с яростью Михоэл.
— Нет!.. Ге!.. Дубняк и еще один город взяли, два города… Убито — без счета… Три дня не переставали стрелять… Написано, что русских убито две тысячи! Русских!.. А турок… турок, верно, в десять раз больше! Страсть. Сказано, без счета!..
Известие произвело на всех подавляющее впечатление. Мендл, бледный, взволнованный, с широко раскрытыми глазами стоял, подавшись вперед, ловя с трепетом каждое слово Велвла. Вдруг он выпрямился, метнул в окружающих взглядом протеста и негодования и закричал дрожащим голосом:
— Разбойники!!! На вашу, на вашу голову пусть падет эта невинная кровь!!!
И выбежал из синагоги.
Несколько минут в синагоге царила подавляющая тишина. Кружок медленно расплылся. Спорщики, с опущенными головами, точно под тяжестью сознаваемой вины, разбрелись по сторонам. Только один пробормотал:
— А он-то сам? Не понимаю, чем он-то прав?..
И как бы в ответ на общее настроение с амвона раздались слова вечерней молитвы с их будничным, заунывно-монотонным напевом:
— «И О-он, Милосердый, простит грех и не уничто-о-о-жит нас!»…
«Трехдневное сражение», о котором сообщалось в расклеенных на базаре телеграммах, кончилось взятием русскими войсками Горного Дубняка и Телиша. После этого Плевна была окончательно блокирована, и армия Османа безнадежно отрезана от остальной турецкой армии. В сдаче Плевны теперь никто — за исключением «турок», конечно, — не сомневался. Газеты утверждали, что в Плевне никаких запасов нет и что более нескольких недель она не продержится. С напряжением ожидали все этой развязки, от которой зависел вопрос о мире или перемирии. А между тем, события не торопились: проходили дни, недели, прошел весь октябрь, а Плевна, вопреки всем ожиданиям, не сдавалась. Томительное ожидание начало понемногу сменяться сомнением; стали раздаваться пессимистические пророчества. Плевна выросла у всех в глазах в неприступную твердыню, а Осман-паша прибрел репутацию гениального полководца.
После своего первого визита Мендл иногда по вечерам навещал меня. Но визиты его были чисто «деловые». Убедившись, что я не «турок» и, вообще, не страстный политик, он в разговоре со мною не отступал от фактической стороны газетных сообщений, не всегда ясных для него своими терминами.
Через несколько дней после взятия Карса (6 ноября), когда в газетах появилось подробное описание этого замечательного сражения, ко мне зашел Мендл. Пробормотав «Добрый вечер!», он подошел к столу, у которого я сидел, и, устремив на меня холодный, почти враждебный взгляд, спросил преувеличенно вежливым голосом:
— Вы, кажется, имеете в городе большое знакомство между панами. Не можете ли достать у кого-нибудь из них турецкий «лист»?
— Турецкую газету? Да на что она вам? — удивился я.
— Надо, — ответил он сдержанно.
— Да вы снимите пальто, садитесь…
— Благодарю вас… некогда… — ответил он холодно и со сдержанным нетерпением. — Так что же вы мне скажете насчет турецкого «листа»?