— А у тебя его и не может быть.
— Это ещё почему?
— Потому что он у меня, — Ларри выудил из кармана пиджака паспорт Платона, помахал в воздухе и спрятал обратно. — Завтра пойдёшь голосовать — я тебе отдам. Потом обратно заберу.
— Всё равно не дело. Ты, что ли, должен про все помнить? Мы же им всем хренову тучу денег платим!
— А ты их выгони, — посоветовал Ларри. — Всех выгони. Тебе же спокойней будет. Звонят, факсы шлют, от дел отрывают… Я всё равно ничего не забываю. Не получается.
— Да? Не забываешь? Я кому вчера сказал, что мне нужно с американкой поговорить? И где она?
— Вчера же здесь и была, — нагло соврал Ларри, глядя на Платона добрыми и наивными глазами. — Чай пила. Тебя ждала.
— А я где был?
— Тебе виднее.
Платон озадачился.
— Знаешь, у меня какая идея есть? Надо на завтра снять пару ресторанов. Для социологов, для артистов. Предвыборный штаб. На вечер, часов с восьми.
— Не рано гулять начинаем?
— Самый раз. И надо, чтобы здесь стол накрыли. Человек на двадцать — двадцать пять. Обзвони всех. Пусть ещё телевизоры поставят. Сделаешь?
— Сейчас распоряжусь.
— И американка пусть сюда приезжает. Ты же ничего не забываешь, да?
Ларри и вправду ничего не забывал. Но привозить американку в особняк ему не хотелось категорически. Слишком запутанной была обстановка, и фигуры на шахматной доске меняли цвет поминутно, совершая при этом не предусмотренные правилами ходы. Усложнять ситуацию без необходимости, ограничивая платоновскую свободу манёвра неизбежной в данном случае личной заинтересованностью, ему никак не хотелось. Надежда была на то, чтобы чуточку потянуть время, дать Платону нырнуть в сумасшедшую круговерть последнего перед голосованием дня, чтобы требование немедленно предоставить новую наложницу для падишаха отодвинулось на задний план и потеряло остроту.
Впрочем, тщетность надежд Ларри понимал прекрасно.
День складывался на редкость тяжело и нервно. Утерянный паспорт — семечки.
На трёх избирательных участках милиция и сапёры искали взрывные устройства — телефонные шутники скучать не давали.
Начальник республиканского избиркома, всмотревшись как следует в одухотворённые лица эмиссаров Фредди Крюгера, сказался тяжело больным, принял огненной воды и сгинул, по дороге выкинув в никуда мобильный телефон.
В двух казачьих станицах вывесили красные флаги и выставили дозоры на подступах. В одну из этих станиц попыталась проникнуть группа социологов на предмет окончательного выяснения общественного мнения и с разведывательной миссией — не ведётся ли запрещённая законом агитация. Девочкам-социологиням доходчиво объяснили, что с ними прямо сейчас сделают, а старшему группы просто накостыляли. Кроме того, какой-то юный пионер проколол все четыре колеса автомобиля социологов, и пришлось скрываться в кустах до прибытия резервной машины.
А ещё из Москвы прилетел давно ожидаемый фотокорреспондент из «Коммерсанта», который начал отмечать успех всенародного волеизъявления ещё до взлёта, в полёте продолжил, впал в задумчивость, по прилёте нечаянно закурил на лётном поле, теперь находился в аэропортовском обезьяннике. И его нужно было срочно вызволять, потому что буйный нрав столичного тусовщика плохо сочетается с темпераментом местных ментов.
Назначенное на восемь вечера селекторное совещание с главами районов отняло кучу времени. Да без толку — все подтверждали усталыми голосами стопроцентную готовность к правильному голосованию и уверенность в победе. Но ни одна попытка выяснить, на чём эта уверенность базируется, успехом не увенчалась.
В ночи к особняку проник местный историк и этнограф, таскавшийся за Платоном по всем митингам, долго скандалил на крыльце, вопил сорванным голосом, что ему назначено, что с ним договорено, что иначе он ни за что не отвечает и ничего не гарантирует. Как выяснилось, он договорился со стариками в некоем отдалённом селении, что привезёт к ним Платона, и они все вместе съедят специально сваренную для высокого гостя баранью голову. Дело в том, что селение хоть и находится довольно далеко — километрах в двухстах по горной дороге, но зато является историческим центром Территории, а старики исторического центра пользуются абсолютным авторитетом. С кем попало они баранью голову есть не будут. Как только станет известно, что они её ели с московским гостем, за результаты завтрашних выборов можно прекратить беспокоиться. А если, наоборот, станет известно, что московский гость от угощения отказался, то на этом историю с выборами можно будет бесславно закончить.
Потом привезли освобождённого из неволи фотокорреспондента, который потребовал продолжения банкета. Одновременно с ним прибыла отвергнутая казаками социологическая группа.
Ларри собрал в охапку телефоны, по которым осуществлял общее руководство, и тихо удалился, оставив в охотничьем домике Платона и накрытый стол.
Все удивительно быстро напились. Фотокорреспондент расчехлил свою технику, устроился перед объективом аппарата, создал на переднем плане художественную экспозицию из бутылок и тарелок и начал периодически нажимать на кнопку пульта, строя при этом то свирепые, то плаксивые рожи. Время от времени он затягивал гнусавым голосом одну и ту же строчку из неведомой песни: «…наедине со всеми я проебал все семя…», резко обрывал и косил налитым кровью глазом в сторону социологических девочек.
— Дев-вочки, хотите сняться? — интересовался фотокорреспондент. — В смысле — в кино сняться. К-хе. У меня с Никитой всё схвачено, бабки у меня же и берет. Кино смотрели — про паликмахтера? Да если б не я, хрен бы снял. Так что не берите в голову. Тут самое главное что — портфолио чтобы было. Так что пройдёмте, ежели желаете, в отдельное помещение.
На этом он обычно прерывался и запевал очередную строку: «…наедине с Берёзой у топки паровозной…»
Этнограф, запамятовав про специально сваренную баранью голову, стоял со стаканом в руке и произносил не то тост, не то речь, время от времени повышая голос, чтобы заглушить рулады фотографа:
— Что такое — лицо кавказской национальности? Оскорбительное слово, придуманное некультурными людьми. Нет такой национальности. Есть черкесы — один народ, есть вайнахи — другой народ, адыги, карачаевцы… Многие спорят: осетины — народ или не народ. Я сам осетин, и я даже не понимаю… Смешно даже… Как может быть — осетины есть, а народа нет. Специально придумано — для чего? Чтобы мы все тысячу лет воевали — вот зачем это придумано. Чтобы сделать нас слабыми, чтобы кто угодно мог придти на Кавказ и сказать — ты не народ, ты лицо кавказской национальности. Это про осетин Сталин придумал. Он сам был осетин, но решил, что лучше быть грузином, поэтому сказал, что нет такого народа. А такой народ есть. Я вам больше скажу: вот в цивилизованных странах говорят — белый человек кавказской расы. Раса — понимаете? Есть негры, есть всякие китайцы-японцы, а все остальные — белые люди кавказской расы. Понимаете? Потому что отсюда, с этих самых гор, пошла вся человеческая цивилизация. Вся культура — отсюда…
Руководитель социологической группы, жизнерадостно пьяный и с залепленной пластырем бровью, время от времени отрывался от своих подопечных, хватал очередную пачку бумаг и летел к Платону, неизбежно задевая по дороге за стулья и морщась:
— А ещё интересный срез, взгляните, Платон Михайлович… Ещё бы пару недель, и мы бы тут ва-аще все раскрутили… Тут всё дело в отбрасывании крайних значений в выборке — посмотрите, как получается…
— А чем у нас девушка занимается? — спросил Платон, так и не заинтересовавшись статистикой и поглядывая на младшую социологиню, которая сидела в углу, скромно опустив глаза и делая вид, что не замечает обращённого на неё внимания.
Руководитель, увлечённый бумагами, сперва махнул небрежно рукой, потом сориентировался и, улыбнувшись заговорщически, закивал головой.