— Подсо-обит, коль к случаю, — ухмылялись ребята. — Одно уж того для, чтобы вам угодить.
— Коли такое-от сталось, — не слушали их старики, — что же делать? Толкнуться! Может, оно и… поможет.
Крестились:
— Дай бог!
Дороги разъезжены — сущее подобие хлябей морских. О выбоинах и колдобинах, по которым едешь как поперёк гряд, бережёшь зубы, уже давно речи нет — пошли нырки да ухабы, в которых и возу не видать, как осядет, а лошадь в гору идёт, как из земли, и опять ныряет головой в яму с жижей на дне по самую ступицу.
— Уж такая каторга, — жаловались подводчики. — Заставил государь хрен носом копать.
— В этакую раздорожицу какая возка — слёзы!
— Греха тут не оберёшься. Так ты это и понимай.
— Хитрого нет.
— Главная причина — перегоны большие, опять же это — корма никудышные.
— Да ты вон поди, с ними поговори!
— И все-то, братцы, как я погляжу, — с мужика. И ты тянешь, и конь тянет, а обоим падать. Я так понимаю — без повала тут нельзя.
— Правда! Коли теперь нас не воротят — тут нам и ноги протягивать. Истинный бог!
— Ну вот и пошёл бы, сказал, кому надо. Насчёт разговору ты ловок.
— А то нет! Я разговаривать с кем хошь могу… Ежели теперь по-настоящему — как? Сам не падай и другого не роняй. Привёз ты, к примеру, крупу, толокно, сгрузил куда надо — и всё. Поворачивай! Пусть другие теперь…
— Ничего, мужики, — говорил Меншиков просителям-ходокам. — Кошка с бабой всегда в избе, а мужик да собака всегда на дворе… Так-то оно! Помучимся — так научимся. Распустим всех, когда время придёт.
Пётр выходил из себя.
— Через пень-колоду работаете! — Топал, кричал на подрядчиков. — Только плакаться, канючить, кланяться мастера! Шапками под мышками мозоли натёрли, а дела чуть! Когда теперь, при этаком вашем подвозе, полки подойдут? Как с провиантом-приварком?
Думалось:
«Вот когда ясней ясного видно, что у нас лежебочества много, что весьма мы туги на подъём».
Только к середине ноября удалось собрать под Нарву около тридцати пяти тысяч солдат да полторы сотни орудий.
Очень медленно подтягивались и тылы.
Пётр как прибыл, так сразу помчался к Ивану Юрьевичу Трубецкому, новгородскому губернатору. Тот прибыл к Нарве ещё 9 сентября. С собой Пётр взял герцога фон Круи генерала Дукодре да двух бомбардирских сержантов — Меншикова Александра и Василия Корчмина.
Круи сосредоточенно моргал голыми веками, поглаживал сизый нос, беспрестанно кашлял и очень много писал.
«И чего строчит? — думал, косясь на него, Алексашка. — Будто всю память прожил. С утра, а как из винной бочки несёт. Хорош, видно, гусь!»
«Я рискую, несомненно, своей жизнью, — сообщал после своим фон Круи, — ради наслаждения властвовать над вручённой мне армией русских крестьян. Сейчас я под Нарвой. Остатки этого довольно мощного сооружения более прекрасны, может быть, теперь, когда оно обросло мохом и вообще постарело, чем прежде, когда оно являло себя во всём своём суровом великолепии. В те времена это была только крепость, а теперь это прекраснейший памятник строительного искусства славян».
Пётр всё осмотрел, обшарил, ощупал, облазил все закоулки. Вопросов, против обыкновения, почему-то не задавал. Осмотрев лагерь, принял генерал-лейтенанта барона фон Галларта, прибывшего от короля Августа для производства инженерных работ. Тоже считался большим человеком по инженерной части, побывал, как докладывал Петру, в пятнадцати знаменитых сражениях. Битый час говорил о себе. Пётр рассеянно глядел барону в гладко выбритое, сухое лицо, хмурился, думал своё. Стремясь со всем вниманием и возможно быстрее изучить обстановку, всё обдумать, разработать, наладить, вложить в дело осады всё уменье, весь свой организаторский дар, он, краем уха слушая генерала, прикидывал: с чего начинать?
— Завтра, — оторвавшись от дум. обратился к Галларту, — доложи план нарвских укреплений. — И, раздувая ноздри, добавил: — Поищем, где у шведов слабое место.
У барона округлились глаза, дрогнули и опустились углы твёрдого рта. Разогнувшись и чуть склонив голову, стукнул каблуками:
— Есть, ваше величество!
После Пётр долго ходил из угла в угол палатки, сипло кашлял, тёр горло. Меншиков, размякший после ряда бессонных ночей, уткнув нос в обшлаг, дремал в уголке за походным столом.
— Чёрт те что, — внезапно выкрикнул Пётр, остановившись перед Данилычем. — Не лагерь, а хлев!.. В бараках грязь! Холод! Ни порядка, ни дисциплины, бестолочь, чехарда!.. Как его, этого капитана, что послал своего денщика промышлять окно для барака?
— Запамятовал, мин херр, Корчмин записал.