Ну просто феерия какая-то!
— Лучше б он его на стенку сбрызнул, чем такую гниду…
— Дедуль, — иногда Катя одёргивала деда, когда он совсем уж уходил от сути.
— Да ничего-ничего, — тут же вмешивался Агафоныч. — Продолжайте, нам интересно…
Во-о-от… А суть, минуя похабщину, вот в чем: яблочко упало с яблони уже насквозь гнилым. И мало того, что младший Коростовский по сравнению с батей оказался сволочью, он ведь до кучи ещё и тупой сволочью оказался. Подумал, погадал, и пошёл качать свои права в Министерство Культуры. Мол, какого хрена достояние Империи содержится за счёт одной семьи? Непорядок, мол.
И случилось с юным бароном горе от ума. Московское Министерство пообещало финансовую поддержку, оформило «Ржевского» как государственный музей и постановило ему отныне быть в Москве, ибо нехрен.
— Вот только поддержки той было с гулькин хер, — подытожил капитан. — Команду пришлось уволить. Один я остался, и то… кое-как выживаю на то, что платят. Но всё равно корабль не брошу! Вот можете меня дураком считать! Можете думать, что я слабак какой-то! Пригрелся тут, дескать, и ничего не делаю! А я ведь на самом деле…
Вжух!
Еремей Львович в одно лицо ковыряется где-то внизу, в машинном отсеке. И чистота вокруг, и порядочек, и даже полы надраены до блеска. Подмышкой у капитана журнал. Что-то типа чек-листа с датами: что когда проверял, что когда чинил, и что когда следует проверить снова…
Вжух!
Злой как чёрт, Еремей Львович ругается с младшим Коростовским, — к слову, реально мерзкий персонаж. Капитан объясняет, что ему для поддержания теплохода нужно то-то, то-то и то-то, слышит отказ, злится ещё сильнее, а потом идёт в магазин и за свои деньги покупает смазки, масла и прочий инструмент…
Вжух!
Сжимая в руке заветный багор, Еремей Львович без страха несётся на толпу подростков, которые решили устроить сейшн на первой палубе…
Вжух!
Катя приносит деду пакет с ништяками, среди которых традиционная «раз-в-недельная» водчелла, мятные пряники и блок папирос без фильтра. Они пьют чай, хохочут, а потом Еремей Львович остаётся один. Стоит у штурвала, прихлёбывая прямо из горла, и с завистью смотрит на проплывающие мимо теплоходы…
Вжух!
И так изо дня в день.
Вжух!
И так из года в год.
Вжух!
Я вынырнул из головы Буревого с чётким осознанием того, что капитан на «Ржевском» не поменяется никогда. Во-первых, тому нет ни единой причины, а во-вторых… Уверен, что старик даже после смерти будет где-то здесь обретаться.
Так и вижу картину. Вылезает Еремей Львович весь в ракушках и тине прямо из стены и давай: «Часть корабля, ***, часть команды, ну да как же, ***! Команда у нас как кроты в ведре! Все, ***, суетятся, все стараются, а только никуда мы при этом, ***, не движемся! А этот, ***⁈ Его, ***, грести поставили, а он как дурачок на солнышко жмурится и ручки тянет!»
Вот только на один вопрос в его сознании я так и не нашёл ответа. Видимо, воспоминание было столь незначительным, что поблекло или даже окончательно стёрлось. Однако мне было всё равно интересно:
— Слушайте, Еремей Львович, а что за той дверью? Ну… той, на которой куча замков?
— Так там музей, — капитан похлопал глазами. — Всё, что не пропало и всё, что не успели растащить я туда в кучу и снёс.
— То есть вся экспозиция занимает одну каюту?
— Ну да…
— Так это же отлично! — улыбнулся я и протянул Буревому руку. — Не волнуйся, Еремей Львович. Был Коростовский, да вышел весь. А мы-то тут порядок теперь наведём.
— Правда, что ли?
— Правда-правда. Сперва до Пирогово доплывём, у нас там свой пирс имеется. Встанем, восстановимся как надо и махнём в круиз Питер-Астрахань. Или ещё куда.
— Ты погоди, — Еремей попытался встать с дивана, но тут же плюхнулся обратно; у старика от таких новостей в прямом смысле слова закружилась голова. — Ты это серьёзно сейчас?
— Абсолютно.
— А когда?
— Так вот как можно скорее.
Буревой выслушал. Буревой переварил. А потом расплакался по-стариковски, — трогательно и слегка сопливо, — и уткнулся внучке в плечо. А Катя в свою очередь начала гладить деда по голове и одарила нас с Агафонычем взглядом.
Взгляд читался безо всякой менталки. Мол, обманете деда — убью.