Вдруг наши линии пересек грузовик с пушкой и несколькими людьми и на глазах изумленных республиканцев и фашистов направился к вражеским линиям. Ни та, ни другая сторона не стреляли, не понимая, в чем дело.
Примерно в пятистах метрах от городских укреплений грузовик остановился. Артиллеристы спустили на землю пушку, [403] установили ее против Кинто и открыли огонь прямой наводкой по вражеским дзотам. Первый же снаряд попал в цель. Еще несколько выстрелов - и пулеметы франкистов окончательно замолкли.
Опомнившись, враг открыл ответный огонь из артиллерийских орудий. Разрывы снарядов закрыли от нас пушку, и мы решили уже, что она разбита, а ее прислуга погибла. Однако, когда дым рассеялся, все с восхищением увидели, что орудие продолжает стрелять. Смельчаки вели огонь, пока не израсходовали весь боезапас. Затем вновь водрузили пушку на грузовик и вернулись невредимыми в свою часть.
Этими храбрецами оказались румыны-добровольцы из артиллерийской группы Интербригады, отличившейся в сражении под Гвадалахарой.
* * *
Заговорив о нашей артиллерии, я вспомнил еще один случай, происшедший под Бельчите и свидетельствовавший о сложной политической ситуации в нашем лагере.
Однажды вместе с командиром истребительной авиации я обходил фронт. Мы остановились в секторе, который занимали бывшие отряды НКТ, переформированные в бригаду Народной армии. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить полное игнорирование ими распоряжения правительства о создании регулярных частей.
К нам подошла группа из шести или семи человек с черно-красными повязками{155} на шее, с автоматами, пистолетами, а некоторые и ручными гранатами. Ни на одном не было знаков различия. Эта живописная группа состояла из командира данного сектора и его штаба. Но, поскольку у анархистов слова «командир» и «штаб» считались антиреволюционными, они употребляли иные термины - «ответственный» и «комитет».
Один из них обратился к нам и довольно развязным тоном сказал, что они весьма рады видеть нас и хотели бы воспользоваться нашим посещением, чтобы показать кое-что, с чем нам небезынтересно познакомиться. Затем нас повели к артиллерийским позициям. Там мы увидели шесть или семь пушек разных систем, но только три из них были в боевой готовности. Остальные стояли у забора, словно их и не собирались использовать. «Ответственный комитета» вызвал командира [404] артиллерийской батареи и сказал, что сейчас мы услышим историю этих пушек из уст специалиста. Оказалось, орудия прибыли к ним накануне операции. Все устаревших систем. Первая же попытка выстрелить из них убедила артиллеристов, что большая часть пушек никуда не годится и отремонтировать их невозможно.
Когда артиллерист закончил объяснения, «ответственный», не сомневаясь, что сразит нас своим вопросом, подчеркивая каждое слово, спросил:
- Вы не знаете, кто прислал эти замечательные пушки в Испанию? Не наш ли дорогой друг Советский Союз?
Я уже был подготовлен к подобным вопросам.
За несколько недель до этого случая один из наших летчиков пришел ко мне и с возмущением рассказал, что кое-кто пытается использовать в целях антисоветской пропаганды естественное недовольство республиканцев плохим качеством оружия. Тогда речь шла о негодных пулеметах.
Я решил, что дело заслуживает того, чтобы как можно тщательнее разобраться в нем. Мне удалось установить, что приобрел их в Центральной Европе один из многочисленных агентов нашего правительства по закупке оружия за границей. И хотя сделка производилась от имени Советского Союза, ибо, как я уже говорил, нам оружие не продавали и правительство СССР пошло навстречу Испанской республике, согласившись фигурировать в подобных случаях в качестве покупателя, он не нес ответственности ни за качество приобретенных вне СССР военных материалов, ни за их цену.
Моя осведомленность помогла легко пресечь антисоветский выпад «ответственного» и его «комитета».
* * *
Во время воздушных боев в районе Бельчите произошел случай, который произвел на меня сильное впечатление, хотя подобные происшествия обычны во время гражданских войн.
В первой части этой книги и в начале второй я уже упоминал о майоре Хосе-Пересе Пардо, который был моим летчиком-наблюдателем во время войны в Марокко. С ним меня связывала многолетняя крепкая дружба. Когда начался мятеж, Перес Пардо примкнул к Франко. В операциях под Бельчите он командовал группой бомбардировщиков. Однажды в бою над нашими линиями его самолет был подожжен республиканскими истребителями. Тяжело раненный, Пардо выбросился с парашютом, но попал к нам в плен. Его поместили в госпиталь [405] во Фраге. Когда я узнал об этом, во мне заговорили противоречивые чувства: с одной стороны, я был удовлетворен тем, что к нам в руки попал один из командиров вражеской авиации, но с другой - не мог преодолеть чувства горечи, ибо речь шла о моем когда-то хорошем друге.
Как командующего авиации, меня очень интересовал разговор с Пересом Пардо. И хотя лично мне совершенно не хотелось видеть его, я все же решил выполнить свой долг.
Мое появление, казалось, удивило Пардо. Я, стараясь скрыть некоторую неловкость, вежливо заговорил с ним. Первое, о чем он встревоженно спросил меня, - что мы собираемся с ним сделать. По-видимому, под влиянием франкистской пропаганды он полагал, что мы зверски расправляемся с теми, кто попадает к нам в руки.
Я сказал, что мы относимся к пленным по-человечески и его жизни ничто не угрожает. Казалось, это успокоило его, и он стал разговаривать со мной более откровенно. Пардо был убежден, что мы получили крупные воинские и авиационные подкрепления из Советского Союза. Во время беседы, не сумев сдержать себя, он спросил:
- Неужели правда, что вы решили дойти до Сарагосы?
На следующий день я вновь посетил госпиталь и переговорил с врачами. Они сказали, что Пардо потерял много крови и, несмотря на сделанное переливание, состояние его остается по-прежнему тяжелым. Затем я зашел к нему. Он показался мне значительно более спокойным.
Пардо рассказал, что жил в Сарагосе, в доме моего родственника генерала Мигеля Понте, командующего армией в Арагоне, который был страшно обозлен на свою разведывательную службу, не сумевшую узнать о крупной концентрации наших войск в этом районе.
Из разговоров с ним у меня сложилось впечатление, что в Сарагосе царит паника. Фашистское командование, застигнутое событиями врасплох, смирилось с мыслью о возможной потере Сарагосы.
Когда на следующий день я вновь пришел в госпиталь, оказалось, что Перес Пардо рано утром скончался.
В тот же день в воздушном бою нашими истребителями был сбит и погиб другой мой бывший друг, считавшийся асом в фашистском лагере, - капитан Карлос Айя.
Мы тоже несли немало тяжелых потерь. Во время одной из операций пропал без вести летчик-истребитель лейтенант Эррера. Его отец, генерал авиации Эмилио Эррера, преданный [406] республиканец, самоотверженно работавший в Управлении авиации военного министерства, несколько дней провел на фронте, напрасно пытаясь разыскать останки своего сына.
Подобные трагедии во время нашей войны происходили нередко. И если войны вообще являются одним из самых больших бедствий для человечества, то гражданские войны тем более ужасны. Очень тяжело стрелять в человека, но еще тяжелее, если он твой бывший друг или родственник. Не раз готовя бомбардировку вражеских позиций, я знал из донесений разведки, что одним из объектов, намеченных для бомбежки, командует мой брат Пако. Преступникам, развязавшим эту бесчеловечную войну, нет оправдания.
* * *
Вначале мы имели в воздухе превосходство, но постепенно, по мере того как враг получал подкрепления, оно исчезало. Наши воздушные силы оказались почти подавленными вражеской авиацией, обладавшей огромным численным перевесом. Такая ситуация возникала уже не однажды и являлась результатом детально разработанного Гитлером и Муссолини совместно с Франко плана поставок военной техники, предусматривавшего по меньшей мере шести- или семикратное превосходство франкистов в самолетах.