Однако присутствующие на встрече клирики отнюдь не спешили разделить воодушевленную веру короля Англии в слова калабрийского старца: монах еще не кончил говорить, как со всех сторон послышался ропот недовольства, и потом один за другим на него посыпались вопросы, притом частью своей весьма остроумные.
— Спросите и вы у него что-нибудь, — обратился Филипп к Джованни.
— Ему и так несладко приходится, — ответил тот, ибо имел наготове множество вопросов и возражений, целую хорошо вымуштрованную армию бойцов, готовых отдать жизнь во имя своей повелительницы Логики, но считал противника настолько слабым, что не желал нападать на него ради бесславной победы над немощью.
Как бы то ни было, старец сражался стойко. Пренебрегая столь очевидной возможностью — сказаться уставшим и удалиться на покой, престарелый монах, горя стремлением всех образумить и обратить, черпал силы в своем фанатизме. Подвергаясь многочисленным нападкам, все менее и менее считающимся с его почтенностью, он отвечал хоть и не всегда в лад, зато убежденно, раздражался, повышал голос, наконец обозвал одного из особо упорных оппонентов ослом.
— Пора закрывать этот балаган, — недовольно произнес король Франции, демонстративно поднимаясь со своего места.
Видимо, многие оказались с ним согласны, ибо участники диспута тут же принялись раскланиваться, и спор, грозящий перерасти в скандал и даже, чем черт не шутит, в драку, заглох сам собою.
На Сретение по обычаю праздничных дней устраивали разные забавы, и де Бельвар обещал королю Англии на них присутствовать. Джованни предпочел бы остаться у госпитальеров, но граф всегда умел уговорить его поехать вместе с ним, так как не мог разлучиться с любимым на целый день.
В первую субботу февраля недалеко от Мессины на большом открытом месте рыцари обеих крестоносных армий решили развлечься боем на тростниковых копьях. По-видимому, никто не выбирал, с кем хотел бы сразиться, каждый занял боевую позицию против того, кто оказался рядом. Де Бельвару достался Робер де Бретейль, сын графа Лестерского, а Ричарду — Гийом де Баррэ, церемониал-рыцарь из числа приближенных Филиппа Французского. Но не успев начаться, потешный бой превратился в нечто серьезное, веселье обернулось неприятностью: король Англии накинулся на де Баррэ с такой яростью, что тот пошатнулся на своей лошади, и находившиеся ближе всего к ним де Бельвар с де Бретейлем перестали биться между собой. Ричард, не давая противнику опомниться, атаковал его вновь, силясь сбросить де Баррэ на землю, а тому больше ничего не оставалось, кроме как вцепиться что есть силы в шею своего коня. Король, колотя де Баррэ так, что разодрал на себе плащ, ругался на чем свет стоит. Де Бретейль попытался защитить де Баррэ, но Ричард закричал:
— Оставьте меня, оставьте меня один на один с ним! — и продолжал мерзкими ругательствами и жестами оскорблять противника.
Де Бельвар, подведя своего коня вплотную к разгоряченному коню короля Англии, схватил Ричарда за руку и сжал ее так, что смог завладеть его вниманием.
— Вы ведете себя недостойно, образумьтесь, — процедил граф сквозь зубы.
Ричард выдернул свою руку из руки де Бельвара, чтобы замахнуться ею на де Баррэ, которого самоотверженно закрывал собою де Бретейль.
— Давай, прочь отсюда! — крикнул король. — Пошел прочь, я сказал! И остерегись попадаться мне на глаза! Отныне ты и все, кто с тобою, враги мне!
Прибитый Гийом де Баррэ удалился опечаленный и смущенный. На глазах у всех бывших там, рыцарь подъехал к королю Франции, и они что-то сказали друг другу. Ричард зарычал, круто обругал де Беррэ с Филиппом и, развернув своего коня в противоположную от Мессины сторону, ускакал в одиночестве, ибо никто не посмел за ним последовать.
— Бешеный, — с трудом отдышавшись, произнес Робер де Бретейль.
— Что это с ним? — спросил де Бельвар.
— Вы не знаете еще? — удивился де Бретейль. — Король Франции запретил нашему королю приближаться к себе, даже здороваться, не то что заговаривать. Я сам слышал: Филипп видеть Ричарда не желает. Это все из-за приезда того монаха, разругались они в тот день страшно. Теперь наш король не может прибить Филиппа и лупит всех, кто ему под руку попадется.
— Не всех, — подъехал к ним граф Шартрский. — Только тех, кого подозревает в излишней близости с королем Франции.
— Филипп и де Баррэ? Глупости! — фыркнул де Бретейль. Граф Шартрский сделал молодому человеку знак молчать, а де Бельвар попрощался с ними, чтобы найти Джованни и поскорее удалиться, лишний раз продемонстрировав тем свою сдержанность, ибо он всегда охотно выслушивал сплетни, но никогда не распространял их, и потому прослыл за человека равнодушного к слухам.