На следующее утро за завтраком Адам долго и с удовольствием втолковывал Джованни, как им ехать, выражая расстояния в неизвестных Джованни фарлонгах. Джованни кивал, тыльной стороной руки вытирая с губ молоко, поданное им как больным и истощенным. До следующего населенного пункта на той же дороге из Йорка на запад, Одересфелт, было, по словам Адама, полдня пути. Адам несколько раз повторил что-то про Кастл Хилл и барона де Ласи. Джованни насторожился, но вместе с тем и ободрился, почти против своей воли, — французская фамилия этого барона прозвучала в устах саксонского крестьянина, как напоминание о чем-то знакомом и близком. Джованни улыбнулся своему воспоминанию: торговцы, с которыми он ехал из Лондона в Йорк, рассуждали про цивилизованные хозяйства, имея в виду нормандцев. Здесь есть люди, которые поймут его слова, а для Джованни это было почти равносильно тому, что они поймут и примут его самого.
Когда Джованни вышел на подворье, все уже было готово к отъезду. Жена Адама вручила Пьетро узел с немудреной снедью в дорогу. Джованни тайком от хозяина сунул ей в руку пару монет, она приняла их, молча благодарно кивнув и украдкой покосившись на мужа.
День вновь обещал быть солнечным и теплым, дорога окончательно высохла, и чтобы не дышать пылью от телеги, Джованни поехал впереди. Неутомимая Логика пофыркивала, делая попытки бежать быстрее, Джованни едва сдерживал ее.
— Пьетро, как ты думаешь, мы уже… — обернулся Джованни и осекся на полуслове.
Пьетро, бледный как полотно, покачнулся, осел, выпустив поводья из рук. Джованни соскочил с лошади и бросился к нему. Пьетро свалился на телегу без сознания.
— Пьетро, нет, пожалуйста! — Джованни почему-то сразу понял, что его верный слуга уже не встанет. — Пьетро, миленький, прости меня, прости! — Джованни заплакал, но спохватился и принялся читать молитвы, — громко, отчетливо, на великолепной латыни. Пьетро заслуживал самого лучшего.
Пьетро его уже не слышал, он хрипел в предсмертной агонии, перебирая руками, словно хотел натянуть на себя несуществующее одеяло. Сколько это продолжалось, Джованни не смог бы сказать. Ему даже показалось, что он пропустил сам момент смерти Пьетро и понял, что того уже нет, только когда все кончилось. Добрый Пьетро умер на руках своего любимого сеньора без единой жалобы, даже без стона.
Джованни обнял его тело, прижал к себе, зарыдал в голос. Потом голос кончился, и Джованни еще долго сидел на телеге посреди дороги, обливаясь слезами и бормоча всякие несуразности.
— У меня нет даже лопаты, чтобы похоронить тебя, Пьетро, — говорил Джованни как в бреду, — что же мы с тобой будем делать? Тут, может быть, никто не ездит.
— Бог в помощь, — услышал он по-французски. Джованни поднял голову, сморгнул слезы с затуманенных глаз.
Перед ним стоял всадник в легкой кольчуге и подшлемнике, лица его не было видно, он смотрел из-под ладони, защищаясь от сильного солнца. За всадником толпилось дюжины две крестьян: мужчины, женщины, дети, со всем своим скарбом, кто на ослах, кто на телегах, кто пешком Джованни удивился, как он не услышал приближение такой оравы народу. Всадник решил, что Джованни его не понял, и сказал что-то на местном языке. Джованни замотал головой, с трудом разжал запекшиеся губы и пробормотал глухим от долгих рыданий, чужим голосом:
— Я понимаю по-французски.
Ему бы рассказать, что произошло, но Джованни никак не мог произнести, что Пьетро умер.
— Хорошо, — сказал всадник. — Чего это мужик Богу душу отдал? Он не зачумленный?
— Нет, — ответил Джованни, это мой слуга, он не зачумленный.
— Ладно, — сразу согласился всадник, подозвал к себе крестьян и распорядился рыть у дороги могилу. — Тут похороним.
— Отчего не на кладбище? — Джованни вдруг понял, что не хочет расставаться с телом Пьетро так скоро.
— Да тут в округе ни одного приличного кладбища нет, и покойник-то не местный, в общем, мороки не оберешься, — пожал плечами всадник. — Да и покойнику-то все равно, ему вся земля могила.