— Просите, — вздохнул Джованни.
Тут же всех до одного каноников из сакристии словно метлой вымели.
С графом явилось человек пять, остальные просто не смогли поместиться в тесной коморке. Рыцари посторонились, давая своему сеньору дорогу. Первое мгновение оба, и граф, и Джованни, стояли друг перед другом, словно заколдованные. Джованни не то чтобы избавился от страха, даже, пожалуй, напротив, только его страх странным образом изменился, преобразился в какую-то необычную радость. Гийом де Бельвар олицетворял для него до сих пор лишь титул графа Честерского, символ могущества и власти. Теперь Джованни видел перед собою человека, и этот человек показался ему достойным своего высокого положения. У графа было красивое «нормандское» лицо с правильными чертами, словно вырезанными умелым резчиком, суровое и доброе одновременно, и мудрые глаза, совсем не по возрасту, ибо де Бельвар оказался моложе, чем Джованни мог себе представить.
— Христос рождается, — сказал граф на латыни.
— Славьте Его, — ответил Джованни. Они представились друг другу.
— С праздником, сир епископ, — поздравил граф уже по-французски, взял руку Джованни и коснулся ее губами.
— Благодарю вас, сир граф, — растроганно ответил Джованни. В комнатке царил полумрак, от тесноты казалось теплее, чем было, тени причудливо изгибались в неровном свете единственного зажженного подсвечника, сквозь высокое окно заглядывала луна, выяснивало к морозу, от наметенного за день снега казалось, что за стенами собора много светлее, чем внутри.
Джованни сморгнул застлавшую глаза пелену.
— Как вы здесь устроилось? — спросил граф.
— Спасибо, хорошо, — поспешно ответил Джованни.
Граф не то чтобы улыбнулся, но его лицо сделалось еще приветливее:
— Если у вас будут какие-нибудь сложности, прошу, обращайтесь ко мне.
— Вы очень добры.
— Нет, я для вас ничего еще не сделал, дайте мне возможность действительно заслужить вашу признательность.
— Сир, вы уже заслужили ее своей любезностью, — Джованни робко улыбнулся графу, — но если вы желаете помочь, я, пожалуй, воспользуюсь вашим великодушием. Простите мне мою прямоту, но не могли бы вы объяснить мне статус земель моей церкви.
— С удовольствием. Я именно этого вопроса и ожидал, — граф, вопреки опасениям Джованни, остался спокойным и доброжелательным.
— Каноники Святой Марии Силфорской — неумелые управители. Распоряжаясь церковными землями, они залезли в долги и дошли бы до полного разорения, если бы не мое вмешательство. Мне пришлось взять их на поруки. Я расплатился по всем их обязательствам и забрал земли под свое управление на пять лет. За это время я надеюсь достаточно поправить церковное хозяйство, чтобы впредь не оказалось столь легким делом разорить его. Определенную сумму в вознаграждение каноникам я выплатил. Вы можете ознакомиться с бумагами, когда приедете ко мне в Стокепорт. Я приглашаю вас не из простой любезности, — добавил граф.
— Вы мой вассал, сир епископ, так как Силфор и вся территория вашей епархии принадлежат мне по праву собственности, ибо они никогда не были пожертвованы в дар Церкви ни одним из моих предшественников.
— Если я обязан вам вассальной присягой, сир граф, я с готовностью ее принесу когда и где вам будет угодно, — ответил Джованни.
— Мой капеллан Арнуль известит вас, — граф пригласил вперед шустрого коренастого мужчину с любознательным лицом.
Капеллан низко поклонился Джованни:
— К Вашим услугам, мессир епископ.
— Рад приветствовать вас, любезный Арнуль, — Джованни ответил кивком на поклон.
— Не откажите ему в своей милости, сир епископ, — сказал граф. — Желаю здравствовать.
— Постойте, — остановил его Джованни. — Я хотел сказать… спросить… пригласить… Приезжайте, пожалуйста, завтра на мессу в честь праздника.
— Приеду, — граф слегка поклонился.
— Благослови вас Господь. Добрый путь, — сказал на прощание Джованни.
ГЛАВА XVIII О том, как Джованни стал вассалом графа Честерского
Джованни всегда любил праздники, торжественные службы и шествия. Но когда он был еще маленьким и неразумным, преображенный и украшенный мир дней радости казался ему поистине волшебным, полным каких-то чудесных загадок и тайн. Взрослея, Джованни потихоньку утратил восторженную веру в чудеса праздников. Праздничные дни все также пахли благовониями и сластями, все также ночные бдения преображали действительность до неузнаваемости, но Джованни разучился беззаботно веселиться и безудержно радоваться. Однако в то Рождество в нем словно вновь проснулся наивный мальчишка. Ему как будто подарили драгоценный подарок, о каком он даже и мечтать не смел, подарили просто так, от преизбытка щедрости. Что изменилось, Джованни не знал. Просто по-особому блистала луна в черном небе, по-особому искрился на морозе снег, и тишина кругом была особой, и песни молодежи, слышные издали в пронзительном воздухе, — все вновь, как в детстве, обрело для Джованни свои тайны, вернулись веселье и радость. Это был обычный праздник, и еще что-то, огромное и прекрасное, — уверенность в том, что произошло чудо. Только потому, что так красиво падает хлопьями снег, или потому, что нарядные горожане столь умилительно и торжественно приветствуют друг друга.