Вот, в сжатых чертах, космогоническая схема Мережковского для Наполеона: Наполеон «искренне чувствует выход свой из времени в вечность, из всемирной истории в космогонию – эсхатологию». Наполеон – изображение языческой «гемисферы небес». Он – «солнечный гений всего средиземного племени, геометрическая ясность, точность, простота, Аполлонова мера. Вместе с тем он – новый образ языческого «солнечного мифа о страдающем Боге – человеке – Дионисе». А этот миф «есть только покров на христианской мистерии». «Дионис – только тень, а тело – Сын Человеческий. Тень Сына – Наполеон-Дионис». Как Дионис – Лизей – Освободитель, Наполеон «освобождает человеческие души от рабства тягчайшего – страха смерти». Но неизменна вселенская мистерия Бога-человека, и вот «солнце восходит, лучезарно, а заходит в крови закланной жертвы, солнце Аустерлица заходит на Св. Елене».
Наполеон Мережковского – только знак, символ неизменной мистерии Богочеловека, он, так сказать, Христос языческой «гемисферы небес». И потому, что он только знак, – он современен не своему времени, а бесконечно далекому прошлому, когда на всей земле был «один язык и одно наречие» – одно человечество, или же – бесконечно далекому будущему, когда будет «одно стадо, один пастырь». Наполеон «допотопен или апокалипсичен». Он вневременен, вечен, как сама мистерия, для игры которой он и явился в мир. Он явился из «допотопности», из затонувшей Атлантиды: «душа Атлантиды – магия, и душа Наполеона тоже». «Атланты – островитяне, и он тоже: родился на острове Корсике, умер на острове Св. Елены; первый раз попал на остров Эльбу: и всю жизнь боролся с островом Англией, современной «Атлантидой» – маленькой, за будущую великую – всю земную сушу, окруженную морями».
Потому-то, что Наполеон вневременен, потому, что его душа – магия, у него и было «магическое предвидение своих будущих судеб». Он видел свое будущее, которое уже было с ним. «Да, именно, он помнит будущее, как прошлое».
Таков Наполеон Мережковского, космогонический лицедей вселенской мистерии. Он «только продолжает на земле параболу, начатую где-то там, откуда брошен, и нашу земную сферу пролетает, как метеор». Так он и сам говорит о себе: «Гении суть метеоры, которые должны сгорать, чтобы освещать свой век…»
Космогоническая схема построена, магическая формула отыскана: что вне ее – того не существует. Всеми превосходными историческими примерами, рассыпанными по всем страницам, Мережковский только подтверждает свою схему, или схема уложила его в свои космогонические пределы. И если вы примете схему – каждое слово будет вас волновать, как внезапное озарение, и озарится весь мир, как вечная арена мистерии Бога – жертвы, и на арене еще один вечный ее лицедей-Наполеон. Но даже если вы не примете схемы – все же будете вы следить со стороны за духовным миром самого автора, за его зрением на мир.
Его мир – арена, где действуют лицедеи богочеловеческой мистерии. Вне ее нет ничего. Она заполняет мир, она и есть мир, со всеми его героями, прошлыми и будущими, которые, в сущности, всегда те же самые герои, вернее, тот же самый герой под разными именами: Дионис ли, Наполеон, Александр, Леонардо да Винчи…
И если и не такой Божий мир, – а кто из нас знает, какой он? – Мережковский своим новым трудом снова заклинает его, чтобы он был таким. Именно в этом напряженном осмысливании бытия, в этой одержимости заклинания и заключается та сила, та магия, о которой сказано и у апостола Павла…
И когда вы прочтете новую книгу Мережковского (подосадовав на опечатки и некрасивости издания), может быть, найдете в ней много, что чувствовали раньше и сами, независимо от Мережковского (как и автор этих строк, работая над «Пожаром Москвы»), найдете, вероятно, потому, что все русские люди сейчас, «побывавшие в аду коммунизма, знают о Наполеоне то, чего европейцы не знают, и чего нельзя узнать из сорока тысяч книг…»
Мы живем не в ничтожной, а в титанической эпохе. Она требует титанической мысли, титанического творчества, титанических дел. И, правда, нашей эпохе созвучно это космогоническое построение солнечного Бога – Наполеона…