Он пядь за пядью утверждал в этой придирчивой деревне свою достойность. Покупал себе место благотворительностью, заставлял их уважать его своим богатством. Он не имел права рисковать, позволив шептаться о своих домашних. Пусть мы и были из балагана, никто не мог обвинить людей Роберта Гауера в том, что они не держат марку.
Дэнди озиралась по пути по сторонам и даже отважилась искоса улыбнуться нескольким парням, ждавшим возле дверей церкви. Но Роберт Гауер обернулся, и она, быстро переведя взгляд на свои башмаки, заставила себя пройти мимо парней, не качнув бедрами.
Я шла опустив глаза. Мне не нужны были восхищенные взгляды мужчин, тем более – незрелых юнцов. К тому же у меня кое-что было на уме.
Уарминстерский Роберт Гауер мне нравился меньше, чем тот человек, которого я увидела впервые сидящим на ступеньке фургона. Он явно был человеком суровым, видевшим впереди цель, от которой ничто – и уж точно не две малолетние цыганки – не могло его отвратить. Он чувствовал, что ему было не место в приходском работном доме. Чувствовал, что не место ему было в грязном домишке, в прогоревшем предприятии возчика. Первая лошадь стала его отправной точкой. Фургон и дом в Уарминстере – следующими шагами к господской жизни. Он хотел стать мастером в своем деле, пусть этим делом был всего лишь бродячий балаган. Он, как и я, чувствовал, что его жизнь должна быть шире, больше. И он совершил – я начинала надеяться, что и у меня получится, – огромный шаг от нищеты к процветанию.
Но он за это заплатил. Суровостью, к которой вынудила его эта косная деревня. Здесь его голос был тверже, он ударил Дэнди и сказал нам обеим, что готов нас вышвырнуть.
Я тоже хотела пойти дальше.
Я понимала его целеустремленность, потому что разделяла ее. Я хотела, чтобы мы ушли прочь. Хотела покинуть жизнь, полную вины и пота. Хотела сидеть на розовом диване в выходящей на юг гостиной и пить чай из чистой чашки. Хотела быть из господ. Хотела в Дол. Я внимательно следила за Робертом и миссис Гривз. Становилась на колени, когда опускались они, вставала, когда они поднимались. Переворачивала страницу молитвенника вместе с ними, хотя не могла прочесть слова. Шевелила губами в такт молитве и открывала рот, напевая «ля-ля-ля» вместо гимнов. Я повторяла за ними каждую мелочь, чтобы Роберту Гауеру не было на что жаловаться. Потому что до тех пор, пока я не смогу спокойно увести нас отсюда, Роберт Гауер будет нашим плотом в мире нищеты. Я была намерена прильнуть к нему, словно души в нем не чаю, пока не смогу спокойно его оставить, пока не найду, куда увести Дэнди. Пока ясно не увижу путь к нашему общему дому.
Когда нам велели молиться, я опустилась на колени со скамьи, как какой-то напыщенный методист, и спрятала лицо в мозолистых ладонях. Когда проповедник говорил о грехе и раскаянии, я молилась лишь об одном, обращалась со страстной мольбой к Богу, в которого даже не верила.
– Приведи меня в Дол, – говорила я.
Я снова и снова шептала:
– Дай нам с Дэнди безбедно попасть в Дол.
6
Мы чтили день воскресный теперь, когда нас представляли как юных девиц Роберта Гауера. Нам с Дэнди было позволено медленно пройтись под ручку по главной улице деревни и так же медленно вернуться. Я – которой предстояло танцевать на спине лошади перед сотнями людей – скорее согласилась бы пройти сквозь огонь, чем сопровождать Дэнди на этой прогулке. Но она меня умоляла; ей нравилось показывать себя и смотреть на людей, даже если зрители были такие никудышные, как парни из Уарминстера. К тому же Роберт Гауер взглянул на меня поверх черенка своей трубки и сказал, что будет признателен, если я буду рядом с Дэнди.
При этих словах я густо покраснела. Кокетство Дэнди было у нас четверых предметом шуток, пока мы ездили в фургоне. Но в Уарминстере поведение, которое могло уронить Гауеров в глазах соседей, не казалось смешным.
– Вряд ли я позарюсь на кого-то из этих крестьян! – сказала Дэнди, вскидывая голову.
– Не забывай об этом, – сказал Роберт. – Потому что если хоть раз я услышу, что про тебя шепчутся, мисс Дэнди, не будет ни обучения, ни короткой юбки, ни участия в представлении в будущем сезоне. И своего нового фургона тоже не будет!
– Нового фургона? – повторила Дэнди, ухватившись за самую яркую подробность.
Роберт Гауер улыбнулся, увидев ее смягчившееся вдруг лицо.
– Да, – сказал он. – Я подумал, вам с Мэрри хорошо бы завести свой фургончик. Вам нужно будет переодеваться дважды за представление, а так будет легче сохранить костюмы в чистоте. Может, с вами будет и новая девица из работного дома.
Дэнди состроила гримаску.
– А какая лошадь повезет фургон? – спросила я.
Роберт кивнул.
– Тебе бы все про лошадей, да, Мэрри? Я покупаю новую рабочую лошадь. Можешь поехать со мной, поможешь выбрать. На конской ярмарке в Солсбери, послезавтра.
– Спасибо, – осторожно сказала я.
Он бросил на меня суровый взгляд.
– Жизнь на зимовке тебе не по душе? – спросил он.
Я молча кивнула.
– У нее есть свои преимущества, – рассудил он. – Настоящая жизнь – в пути. Но только бродяги и цыгане всю жизнь проводят в дороге. У меня теперь большой дом, а куплю я еще больше. Хочу, чтобы дом был такой большой, чтобы жить, как нравится, и не заботиться о том, что обо мне подумают, и ни в чем не нуждаться.
Он быстро взглянул на меня.
– Как, по-твоему, разумно звучит, Мэрри? – спросил он. – Или кровь роми в тебе слишком сильна, чтобы где-то осесть?
Я помолчала. В сердце моем билась тонкая нить тоски, моя потребность в Доле.
– Я хочу быть госпожой, – сказала я очень тихо. – Хочу красивый дом из песчаника, чтобы смотрел на юг, и солнце целый день играло на желтом камне, а перед домом чтобы был розовый сад, а позади – фруктовый сад за стеной, и конюшня, полная гунтеров, у западного крыла.
Я прервалась и посмотрела на Роберта – но он надо мной не смеялся. Он кивнул, словно понял.
– Я добуду себе дом, только если буду работать и торговать, – сказал он. – Ты – только выйдя замуж. Так что поторопись, обзаведись хоть частью сестричкиной красоты, Меридон. Ты в жизни не изловишь сквайра с остриженными волосами и плоской, как у мальчика, грудью.
Я побагровела от шеи до лба.
– Неважно, – сказала я, отворачиваясь, разозлившись на себя за то, что сказала слишком много, и притом человеку, которому нельзя полностью доверять.
– Ну, идите, погуляйте, – сердечно сказал Роберт нам с Дэнди. – Потому что завтра начнем всерьез работать.
Я знала, что Роберт Гауер понимает под работой всерьез, поэтому предельно сократила прогулку Дэнди – только до конца главной улицы и обратно – чтобы вернуться домой к обеду, убрать навоз из денников и вычистить лошадей. Не обращая внимания на возражения Дэнди, я настояла на том, чтобы мы ушли с кухни сразу после обеда, чтобы вывести лошадей на выгул с наступлением темноты. На углу луга стоял амбар, который Роберт Гауер велел подготовить, чтобы завтра Дэнди начала там работать.
– Пойдем посмотрим, – сказала Дэнди.
Мы осторожно прошли по неровной земле и открыли широкие двери. Ноги наши провалились в опилки, толстым слоем рассыпанные по полу. Над головами, почти не видная в сумраке, висела деревянная перекладина на непрочных с виду веревках. Она слегка раскачивалась на сквозняке, как виселица, поджидающая жертву. Я никогда прежде не видела такого, только на том объявлении. Я всего лишь стояла на полу и смотрела вверх – этого хватило, чтобы мне стало тошно от страха. Дэнди взглянула вверх, словно ей было все равно.
– Как мы туда заберемся? – спросила я.
Голос у меня дрожал, и мне пришлось сжать зубы, чтобы они не стучали.
Дэнди прошла через амбар и встала у основания веревочной лестницы, свисавшей с маленькой площадки наверху треугольной рамы из светлого дерева.
– По ней, наверное, – сказала она.
Она откинула голову и взглянула наверх.
– Видишь, Меридон? Наверное, нам надо будет встать вот там и прыгнуть на эту трапецию.