В ту ночь мне не снились сны, и проспала я допоздна.
Роберт велел Дэнди меня не будить, и я не шевельнулась до самого завтрака. Я спустилась в кухню и призналась миссис Гривз, что потеряла шляпку, когда добывала для хозяина состояние. Она уже обо всем знала и улыбнулась, сказав, что это ерунда.
С платьем и передником дело обстояло серьезнее. Передник был навеки запачкан кровью и пятнами от травы, серое платье тоже было грязным. Я весело поглядела на них, когда миссис Гривз выудила их из котла и неодобрительно зацокала языком среди пара.
– Ну, значит, буду все время ходить в бриджах, – сказала я.
Миссис Гривз обернулась ко мне с улыбкой.
– Если б ты знала, какая ты в них миленькая, ты бы в жизни их не надела, – сказала она. – Думаешь, оденешься мальчиком и ни один парень тебя не заметит? Может, так оно и было, когда ты была малышкой, да еще хоть этим летом; а теперь на тебя оборачиваться станут, даже если ты мешок наденешь и веревкой подпояшешься. А в этих бриджах и беленькой рубашечке ты просто картинка.
Я зарделась от неловкости. Потом подняла на миссис Гривз глаза. Она все еще улыбалась.
– Бояться тут нечего, Меридон, – ласково сказала она. – Ты, наверное, девочкой всякое видела, но если мужчина полюбит женщину, то оно порой и хорошо. Так хорошо!
Она тихонько вздохнула, опустила ком мокрой одежды обратно в котел и снова поставила его на огонь.
– Не в одних потаскухах под изгородями да в танцах за пенни тут дело, – сказала миссис Гривз, поворачиваясь ко мне и начиная накрывать стол для завтрака. – Если мужчина тебя по-настоящему любит, он тебя так окружит любовью, что чувствуешь себя самой драгоценной женщиной в мире. Словно вечно сидишь у огня, поев досыта, и ничего тебе не страшно.
Я ничего не ответила.
Я вспомнила, как Роберт Гауер согревал мою руку своей, пока мы ехали домой. Вспомнила, как склонила ему голову на плечо во сне. Впервые в своей голодной и холодной жизни я подумала, что могу понять, как можно желать, чтобы мужчина к тебе прикоснулся.
– Завтрак, – неожиданно деловитым тоном произнесла миссис Гривз. – Беги, позови всех, Мэрри.
Они занимались в амбаре. Дэвид, Джек и Дэнди – и Роберт за ними наблюдал, сжимая в зубах незажженную трубку. Дэнди раскачивалась на учебной трапеции, и я заметила, что за тот жалкий день, что меня не было с ними, она научилась подстраиваться под ритм качелей. Дэвид отсчитывал для нее время, но она все чаще и чаще сама опускала ноги точно в нужный момент, и качели поднимались, набирали высоту, вместо того чтобы замедляться и останавливаться, как в первый день.
Они радостно вернулись в дом завтракать. Дэвид ахнул, увидев мой подбитый глаз, но тот уже достаточно раскрылся, чтобы я видела все вокруг четко, да и тычков я в детстве получала столько, что несколько синяков меня смутить не могли.
– Когда мы были мелкие, я, по-моему, и не видела Мэрри без синяков под глазами, – сказала Дэнди, намазывая домашнее масло миссис Гривз на ломоть свежевыпеченного хлеба. – Она вечно падала с лошадей, а нет, так па захочет дать ей подзатыльник и промахнется. Мы и не знали, что у нее глаза зеленые, пока ей не исполнилось двенадцать!
Дэвид посмотрел на меня так, словно не знал: рассмеяться или посочувствовать.
– Да кому какое дело, – сказала я.
То была давно прошедшая боль, я не хотела позволять боли и невзгодам детства бросить тень на свою нынешнюю жизнь. Не сейчас, когда я чувствовала, что открываюсь, как клейкая каштановая почка в апреле.
– Сможешь сегодня заниматься или слишком болит? – спросил меня Дэвид.
– Попробую, – ответила я. – Кости целы, я просто набила синяков. Думаю, работать смогу.
Роберт отодвинул чистую тарелку.
– Если начнет стучать в лице или заболит голова, тут же остановись, – сказал он.
Дэнди и Джек взглянули на него с удивлением. Миссис Гривз, стоявшая у плиты, промолчала и не повернула головы.
– Я видел, какие неприятные последствия бывают, если ушибешься головой, – сказал Роберт Дэвиду, и тот кивнул. – Если покажется, что она сонная или ей больно, отправьте ее к миссис Гривз.
Миссис Гривз повернулась от плиты и вытерла руки о рабочий передник. Лицо ее было непроницаемо.
– Если Меридон придет больная, вы уж о ней позаботьтесь, мэм, – сказал ей Роберт. – Уложите на диван в гостиной, где сможете за ней присмотреть.
Миссис Гривз кивнула. Дэнди замерла, не донеся до рта кусок хлеба.
– Меридон – в гостиную? – бесцеремонно спросила Дэнди.
Лицо Роберта раздраженно дернулось.
– А почему нет? – внезапно спросил он. – Единственное, почему вы, девочки, живете на конюшенном дворе, это потому, что, как я подумал, вам понравится быть самим себе хозяйками, да и за лошадьми так ходить легче. А так вас всегда ждут в доме, да, и в гостиной тоже, если пожелаете.
Я покраснела от дерзости Дэнди и от взгляда Джека, открывшего в изумлении рот.
– Какая разница, – решительно сказала я. – Я достаточно здорова, чтобы работать, и отдых мне не понадобится. Как бы то ни было, в гостиной я сидеть не хочу.
Роберт отодвинул стул, и тот скрипнул по выложенному камнем полу.
– Столько шума попусту, – сердито сказал он и вышел из кухни.
Дэвид тоже поднялся.
– Полчаса отдыхаем, – сказал он нам троим. – Хочу взглянуть на твоего знаменитого коня, Меридон.
На это я улыбнулась и повела их всех, в том числе и миссис Гривз, на конюшенный двор, посмотреть на моего коня, на моего собственного коня, при свете дня.
Он был прекрасен. При дневном свете, на знакомом конюшенном дворе он был еще прекраснее, чем я помнила. Шея у него высоко изгибалась, словно в нем была примесь арабской крови. Масти он был темно-серой, с оловянным отливом на задних ногах. Грива и хвост были чистейшего белого цвета с серебром, а по серой морде шла светлая проточина, едва заметная. На всех четырех длинных ногах были белые чулки. Услышав мои шаги, он заржал и вышел из конюшни в одном недоуздке так кротко, словно в жизни не сбросил ни одного седока и не перекатился, давя его спиной. Он вскинул голову и отпрянул, увидев остальных, и я велела:
– Отойдите, особенно вы, Джек и Дэвид. Он не любит мужчин!
– Тогда Меридон он подойдет, – сказала Дэнди Джеку, и тот, улыбнувшись, кивнул.
Море стоял довольно спокойно, и я взялась за верхний ремень недоуздка, погладила коня по шее и прошептала, чтобы он стоял смирно и не пугался, потому что никто его больше не обидит и не станет на него кричать. Я услышала, что шепчу ему ласковые слова с любовью, говорю, какой он красивый – самый красивый конь на свете! И что он должен остаться со мной навсегда. Что я выиграла его, когда Роберт побился об заклад, но на самом деле мы просто нашли друг друга и больше не расстанемся. Потом я повела его по дорожке вдоль сада на луг и развернула, чтобы другие посмотрели.
– Тебя нужно будет отпускать, чтобы ты с ним занималась, – криво улыбнулся Дэвид, глядя на мое восторженное лицо, когда Море вытянул длинную шею и гордой длинной рысью пошел вокруг луга.
– Роберт так и так хотел, чтобы я работала с другими лошадьми, – сказала я. – Я и не должна была совсем переходить к вам в обучение.
Дэвид кивнул.
– И ты начала копить сбережения, – заметил он. – Ты еще будешь леди, Меридон.
Я готова была улыбнуться и отшутиться, когда вдруг вспомнила цыганку на углу в Солсбери, как раз перед тем, как впервые увидела Море, до пари, до того, как села на коня и упала. Она сказала, что у меня будет дом, свой господский дом. Сказала, что моя мать и ее мать приведут меня домой и что я там буду дома куда больше, чем любая из них. Я действительно стану леди, выбьюсь в господа. Дэвид увидел мое отсутствующее лицо и тронул меня за плечо. Я не отшатнулась от его прикосновения.