Он шел по переулку, шлепая по лужам.
- По-берегись!
Его обгонял лихач. Это было так удивительно в Москве 1922 года, что Бирк не догадался остановить лихача, но тут же услышал:
- Прокачу на резвой?
Бирк сел в пролетку и поинтересовался:
- Откуда ты взялся, любезный?
- Дорогомиловские мы. А что?
- Удивительно.
- Так ведь нэп, ваша милость...
Этот возникший из весенней мглы лихач, видение прошлой жизни, хотя и вез Бирка, но расстроил его. Что же, очевидно, Кушакову, Стауницу нужны лихачи. Пятнадцать минут, пока лихач мчался по спящему городу, Бирк все еще думал о разговоре со Стауницем.
Если бы Стауниц знал всю правду о Романе Бирке, он не был бы с ним так откровенен. Дело в том, что четыре года назад Бирк был красным командиром в эстонском коммунистическом полку. Это тайна, которую приходилось скрывать от всех, даже от дяди. Роман Бирк спасся чудом, когда белогвардейцы и интервенты покончили с Эстонской трудовой коммуной и провозгласили буржуазную республику. Скрыв свое прошлое, Роман Бирк устроился на службу в министерство иностранных дел. Он понимал, что его ждет в случае разоблачения. С такими не церемонятся в буржуазной Эстонии, их удел тюрьма и полевой суд.
Но Роман Бирк не изменил революции и в глубине души остался верен идеям, во имя которых сражался в рядах эстонской Красной Армии.
9
Якушев потерял счет дням. Он то впадал в оцепенение и бездумно сидел, уставившись в стену камеры, то приходил в ярость, когда вспоминал об Артамонове: "Щенок! И этот князек Ширинский-Шихматов тоже. Я знал его отца, несчастный рамолик*... Но почему тянут следствие? Кажется, все ясно".
______________
* Старчески расслабленный, близкий к слабоумию человек. (Это и последующие примечания автора.)
Когда за ним пришли, Якушев почувствовал облегчение. Скоро все кончится. Сюда, в эти четыре стены, он не вернется. Он думал, что конвоиры ждут за дверью камеры. Но его вел тот же надзиратель, и это было странно. Когда же он очутился в комнате, где происходил первый допрос, и увидел знакомого следователя-инженера, то не мог поверить глазам. И разговор был неожиданным.
- Вы говорили Артамонову и Щелгачеву: "Я против интервенции"?
- Говорил. Мне отвратительна сама мысль об этом.
- А им - нет. Они согласны отдать Россию Антанте, кому угодно, лишь бы им возвратили их чины, имения. Как вы думаете, для чего вы им были нужны? Почему они и сейчас ждут вас? Кстати, это нам известно. Вы им нужны. Через вас они хотят руководить контрреволюционной организацией внутри Советской страны, террористами, диверсантами, шпионами - вот для чего вы им нужны.
- Но я сказал им, что против террора!
- Да, вы так говорили. Вы говорили и о правительстве из спецов. Смешно! Они только и ждут, чтобы опять сесть на шею народу, а вы им: "Нет, это мы, спецы, войдем в правительство, а не вы, эмигранты". А их цель другая: "Помогите вернуться, а там мы вам покажем, кто будет править Россией".
"К чему он это говорит, - подумал Якушев. - Скорее бы кончилось".
- Что бы вы стали делать, если бы очутились на свободе?
Это было неожиданно. Якушев ответил не сразу.
- Думаю... Думаю, что был бы лоялен в отношении советской власти, честно работал бы по специальности.
- И только? А если к вам явится кто-нибудь оттуда, из эмиграции? Или из подпольной организации?
- Пошлю его к черту. Ведь они подвели меня под расстрел.
- Только поэтому?
- Не только. У меня было время подумать.
- И что же вы надумали? "Послать к черту?" В этом выразилась бы ваша лояльность? А этот тип пошел бы к другому, на другую явку и занялся подготовкой террористического акта.
- Я против террористических актов. Я же им говорил.
- И вы думаете, что вы их убедили?
- Не думаю, но что они могут сделать? Народ все-таки против них.
- Однако у них достаточно сил для того, чтобы лихорадить страну, натравливать на нас Пилсудского, Маннергейма, провоцировать пограничные конфликты. У них есть одержимые, которые будут бросать бомбы, стрелять в наших товарищей.
- На это вы отвечаете расстрелами.
- Отвечаем, конечно. Это государственная необходимость. Мы отвечаем на белый террор - красным. Но начали они: они ранили Ленина, убили Володарского, Урицкого. Мы ведь отпустили под честное слово Краснова и этого шута Пуришкевича. Вы говорили Артамонову о монархических настроениях в народе? Говорили? А сейчас вы стали думать иначе? Тогда вам казалось, что вы знаете народ. А теперь?
- Теперь... Я о многом думал. Перед смертью не лгут... Победы Красной Армии, как это ни прискорбно для нас, - победы народа.
- А если это так, то зачем народу деятельность МОЦР? Вы подумали об этом?
- Мало ли о чем я думал в эти дни и... ночи. В общем, я написал последние показания. Мне абсолютно ясна бессмысленность наших действий.
- Бессмысленность? Преступность.
- Да. Преступность. Я видел, что мы идем против народа, и все-таки упорно гнул свою линию, искал единомышленников, людей, способных на диверсии, убийства. Теперь я вижу, как это было мерзко и глупо. Впрочем, зачем я вам это говорю? Все равно вы мне не поверите, хотя я писал вполне откровенно.
- Почему не поверим? Мы считаем вас принципиальным человеком, даже патриотом. Иначе этого разговора не было бы. У нас с вами идейный поединок. Ваши монархические чувства - это классовая ограниченность. Нельзя же быть слепым! Чтобы служить родине, надо быть не просто лояльным, а подлинным ее гражданином, работать для нее не за страх, а за совесть. Вы подписали отказ от политической деятельности. Что ж, поверим...
Он обошел вокруг стола и открыл ящик.
- Вы свободны, Александр Александрович. Вот ваши документы. Можете продолжать работать. С нашей стороны нет никаких препятствий. Предупреждаю вас только об одном: ваш арест и все, что связано с ним, необходимо держать от всех в абсолютной тайне. Об этом также предупреждена и гражданка Страшкевич. Для всех, в том числе и для семьи, вы были в командировке в Сибири и там болели тифом. Мы позаботились о том, чтобы эта версия была вполне правдоподобна.
Якушев не верил тому, что услышал. Но Артузов положил перед ним его служебное удостоверение и другие документы, отобранные при аресте, пропуск на выход.
- Я вас провожу.
Они шли рядом по лестнице. С каждой ступенькой Якушев чувствовал, как он возвращается к жизни... Часовой взял пропуск и удостоверение, сверил их. Пропуск оставил у себя, удостоверение возвратил.
- До свидания, - сказал Артузов.
Дверь за Якушевым закрылась. Была ночь. Запоздалый трамвай промчался со стороны Мясницкой. Какая-то девушка со смехом бежала по тротуару. Молодой человек догонял ее. Якушев был на свободе.
Полчаса спустя он подходил к дому, где жил. Два окна его комнаты были освещены. Значит, жена и дочь не спали. Он задержался у самых дверей квартиры, взялся за подбородок. "Борода отросла... пожалуй, сразу не узнают", - подумал и позвонил. Открыла дверь дочь и действительно не узнала. Высунулся из кухни сосед и сказал: "С выздоровлением!"
Якушев прошел в свою комнату. Вбежала жена, в халатике.
- Наконец! Мы так ждали!..
- Поезд опоздал, - сказал Якушев и подумал: "Месяца на три опоздал".
- Боже... Mais cette barbe!* Притом седая!
______________
* Но эта борода! (франц.)
"Милая институтка, - подумал Якушев, - кабы ты знала все... Но ты не узнаешь..."
- Утешься. Завтра бороды не будет.
- Когда пришла телеграмма, я решила ехать к тебе. Но меня так напугали...
- Какая телеграмма? - вырвалось у Якушева.
- Твоя... Ты что, не помнишь? - сказала дочь.
- Ах, да. Температура высокая, тиф... Разве упомнишь.
Он сидел в своем любимом кресле. Все было на месте: письменный стол "жакоб", виды курорта Экс-Лебэн на стенах, и бронзовая настольная лампа, и текинский ковер. Как все знакомо, как уютно! В хрустальной вазе увидел вскрытую телеграмму, взял ее и прочитал:
"Серьезно болен тчк уход хороший не волнуйся обнимаю Александр".
- Ты очень устал с дороги?