- Конечно. Вот если бы ванну...
Когда он шел в ванную в халате из верблюжьей шерсти, купленном где-то за границей, в коридоре встретился с болтливой соседкой:
- А мы вас заждались... У нас по-прежнему собираются каждый четверг преферанс...
Ванну Якушев придумал, чтобы остаться наедине, собраться с мыслями.
Сидя в теплой воде, размышлял: "Завтра пойдет обычная жизнь, служба. К черту всякую политику! Жить тихо, без всяких тревог. Иногда театр или концерт. Но, конечно, с Варварой Страшкевич я не буду музицировать. Вообще эта связь с соседкой, как бы Варвара ни была мила и деликатна, не очень украшает меня... И к чему это? Седина в бороду, а бес в ребро, как говорится".
Он тщательно вытерся мохнатой простыней, накинул старенький халат и прислушался. Кто-то царапался в дверь, повизгивая. Бум - милый песик. Якушев открыл дверь, и к нему ворвался белый с рыжими пятнами фокстерьер. Подскочив, лизнул хозяина чуть не в губы. Это растрогало Якушева, он погладил собачку и прошел в комнату детей. Сын Саша проснулся и сквозь сон пробормотал:
- Папа, ты обещал... в музей...
- Тебе тут звонил какой-то Любский, - сказала жена.
"Вот оно... начинается", - подумал Якушев.
В воскресенье утром он услышал в коридоре голос Варвары Николаевны Страшкевич:
- Папа дома? А мама? Нет? Жаль...
Якушев поморщился, но, как человек хорошего воспитания, пошел навстречу даме и пригласил к себе. Она вошла, оглянувшись, подставила щеку. Он сделал вид, что не заметил, и подвинул ей стул.
- Ты, надеюсь, на меня не сердишься? - спросила она.
- Ты сказала правду.
- Я бы не пришла, если бы у нас была простая связь. Я очень увлеклась тобой, Александр. Мы оба виноваты перед твоей женой. Но что было, то прошло... Дело в том, - она понизила голос, - когда я вернулась оттуда, застала открытку из Ревеля... От Юрия. Он спрашивает о тебе. Что ответить?
- Ответь, что я был в командировке. Болел. Теперь здоров... Кроме того, я хочу тебе посоветовать молчать обо всем, что произошло со мной и с тобой. Молчи, если ты не хочешь, чтобы все повторилось и кончилось иначе, чем в первый раз. Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Ты мог бы не предупреждать меня. Я не ребенок, я дала подписку молчать и понимаю, что там шутить не будут... Прощай. Или до свидания?
- Скорее - прощай.
Он стоял отвернувшись. Она подождала мгновение и ушла.
10
Якушев был по натуре оптимист, жизнелюб и не любил себя утруждать горестным раздумьем, но, оказавшись на свободе, несколько растерялся. Правда, его долгое отсутствие не отразилось на работе. Начальство выразило сочувствие и осведомилось, как он себя чувствует теперь, после "тяжелой болезни". Видимо, кто-то сказал: пусть работает как ни в чем не бывало. Якушев вернулся к составлению плана строительства канала Волго-Дон - как ему казалось, самого несбыточного еще со времен Петра Первого. А душа была неспокойна.
Он никому не мог рассказать о своих чувствах и о том, что пережил. Все, что произошло, надо было продумать в одиночестве. У него никогда не было закадычных друзей, да если бы они и были, то все равно с ними нельзя было говорить. Тайна его ареста должна умереть вместе с ним. Среди писем, которые пришли, пока его не было, он нашел одно, которое особенно взволновало. Писал Николай Михайлович Потапов:
"Милейший Александр Александрович, вот уже три недели я томлюсь в госпитале, шалит сердце. От скуки сатанеешь. Если у вас найдется часок свободного времени, навестите старого приятеля".
Потапов... Кажется, он мимоходом назвал его имя в показаниях, а связи с поступлением на службу. Вряд ли этот случайный разговор может повредить генералу. Письмо написано три недели назад. Якушев позвонил Потапову, генерал был еще в госпитале, в Лефортове.
И вот они в саду, на скамье под столетними деревьями. Снег почти сошел, земля подсыхает, день теплый, солнечный. Потапов накануне выписки из госпиталя, ему разрешены длительные прогулки.
- Привел бог опять в "петровскую военную гофшпиталь", как говорили в старину. Прочно строили прадеды наши. Правда, каменное здание построили в начале прошлого века, но сад развели еще при Петре... Мы сидим под петровским дубом.
Потапов поглядел на Якушева: тот был озабочен.
- Что-то вы в грустях, друг мой?
- Есть причины.
- Неприятности по службе? Я ведь в некотором роде ваш крестный отец дал добрый совет пойти работать...
Якушев молчал, да и что он мог сказать.
- Мы с вами поступили правильно, как и следовало сынам России. О нас, может, и доброе слово скажут потомки. Уверен, что о таких наших современниках, как Алексей Алексеевич Брусилов, напишут не одну книгу. И не потому, что будут изучать его полководческое искусство. Главное - он с народом. И этим с первых дней революции показывает нам пример, как должен поступать истинный патриот!..
- Я слышал об этом.
- А я разговаривал с ним не так давно.
- Кстати, как он?
- Работает, хоть и болеет. Какая ясность ума, нравственная сила! С первых дней он отверг все авансы господ контрреволюционеров. Некто Нестерович-Берг, был такой, явился к нему, еще при Временном правительстве это было, предложил Брусилову возглавить военный переворот, захватить власть и объявить Корнилова диктатором. Алексей Алексеевич ответил: "Не обращайтесь ко мне с такими предложениями. Должен сказать вам и всем вашим единомышленникам, что почитаю всю эту затею авантюрой, во главе которой я, генерал Брусилов, стоять не намерен". А тут Октябрь, советская власть. Является к Брусилову связной, вернее, связная от имени Дутова, Каледина и Алексеева: "У нас, мол, все подготовлено, самое время вам бежать на Дон, ваше имя, ваш авторитет нужны белому движению". Брусилов отвечает твердо, как он умеет: "Никуда не поеду. Пора забыть о трехцветном знамени и соединиться под красным". Эта дама, связная, потом на допросе показала: "Меня как громом поразило. Я спросила Брусилова: "Что передать от вас Дону?" Он ответил: "То, что я вам сказал, то и передайте". Я потом спрашивал Алексея Алексеевича: так ли все было? "Так". Ну и естественно, что произошло вслед за этим - его воззвание ко всем бывшим офицерам, затем обращение к солдатам-врангелевцам. Имя Брусилова стояло в этом обращении рядом с именами Ленина и Калинина.
- Говорили, что он пошел на это после казни белыми его единственного сына - красного командира.
- Вы думаете, им двигало чувство возмездия? Нет. Не легко было узнать о казни сына, но категорические ответы Брусилова белым были до гибели сына... А Поливанов, бывший военный министр! Генералы Клембовский, Гутор, Зайончковский, Снесарев, Свечин!.. А моряки Альтфатер, Беренс, Зеленый, Кукель-Краевский!.. А десятки тысяч офицеров, честно выполняющих свой долг перед родиной в Красной Армии? Многое простится нашему поколению потому именно, что были среди нас и подлинно честные люди...
Что мог сказать Якушев? Он угрюмо молчал, и чуть не каждое слово больно уязвляло его. Вдруг, заторопившись, взглянул на часы...
Потапов заметил это:
- Не стану вас задерживать, Александр Александрович... A bientot!*
______________
* До скорого свидания! (франц.)
Якушев чувствовал, что в разговоре с Потаповым он не только не обрел покой, но душевное смятение его увеличилось.
И все-таки он не уходил.
По аллее бежала девушка, медицинская сестра, если судить по косынке.
- К вам тут еще посетитель... Тверской по фамилии! - кричала еще издали.
- Пусть идет сюда. А вы не спешите, Александр Александрович.
К ним довольно бодрой походкой шел старичок в валенках, в охотничьей куртке, в башлыке, завязанном узлом на шее. Седая борода разметалась по башлыку.
- Князь?.. - Лицо Потапова выразило одновременно удивление и удовольствие.
Старичок размотал башлык, вытер платком рот, разгладил бороду и тогда только поздоровался, как бы уколов Якушева взглядом из-под косматых бровей.
- Рад вас видеть... на свободе, - сказал Потапов.
- Вторую неделю. Во-первых, мерси... Вы знаете, за что. Во-вторых, я к вам за советом. Но это во-вторых.
- Не стоит благодарности. Как это вас угораздило? Хотя... титул и все прочее. Вы долго просидели?