- С вашей точки зрения, это преступление? Я старый балетоман.
- Да... Но Мила Юрьева... Вы посещали ее как любитель балета?
- Я был у нее один раз.
- В Петрограде, в ее квартире, в доме Толстого, на Фонтанке.
- Да... То есть я был в театре на ее бенефисе и потом поехал к ней...
- Вы были ее гостем. Но кроме вас кто-нибудь был у нее в тот вечер?
- Право, не помню. Это ведь было давно.
- Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года. Потом гости разошлись, а вы остались. Вы и еще один гость.
- Да... Какой-то негоциант, восточный человек.
- Месье Массино.
- Да... Кажется, его так звали.
Больше следователь не возвращался к этому вопросу. Но Якушев долго размышлял, откуда взялась эта Юрьева. Пустая девчонка... И вдруг вспомнил: кто-то говорил ему, что Милу Юрьеву арестовала ЧК в 1918 году. А этот Массино был ее покровителем. О встрече с Массино не хотелось вспоминать. В следующий раз следователь как будто не интересовался ни танцовщицей, ни господином Массино. Он не спрашивал о том, что делал Якушев за границей, и это одновременно успокаивало и тревожило.
Дни шли. Вызова к следователю не было.
Якушев размышлял о прожитой жизни, хлебал из жестяной мисочки суп, то есть вычерпывал пшено и какие-то кусочки, плававшие в водице, или крошил в эту водицу черствый хлеб. Впрочем, он знал, что голодала вся страна. И тут ему вспомнились обеды у Донона и домашний повар. Но Якушев все-таки предпочитал в то время хорошие рестораны и приятную компанию равных ему по положению людей. Он был интересный собеседник, любил грубоватые, "с перцем" анекдоты, умел рассказывать пикантные истории, - словом, был, что называется, светский человек, директор департамента, штатский генерал, которого принимали в некоторых домах петербургской знати. Его мечтой было побывать на костюмированном балу у графини Клейнмихель, но туда так и не позвали.
В сущности Якушев сам сделал карьеру. Окончив Александровский лицей, он, к удивлению товарищей, выбрал должность воспитателя в лицее и пробыл на этой скромной должности три года. Там не требовались особые знания, тем более технические. Воспитатель был прежде всего светский человек, отлично знающий языки. В лицее обучались юноши из аристократических семей. Их отцы были в большинстве своем важными сановниками, и в беседах с родителями о достоинствах и недостатках их сыновей Якушев умел нравиться. Когда же, оставив службу в лицее, он пошел на службу в министерство путей сообщения, один из влиятельных отцов, сановник, дал ему ход. Став действительным статским советником, он по праву вошел в круг своих бывших воспитанников и их родителей. Этот круг нужен был Якушеву для карьеры.
Не стеснявший себя в застольных шутках, Якушев совершенно менялся, когда речь заходила о "высочайших особах". Лицо его принимало строгое выражение, и он многозначительно озирался, как бы говоря: "Не терплю вольных речей". Когда перед войной, и особенно в годы войны, открыто заговорили о вредном влиянии при дворе старца Григория, Якушев возмущался. Был случай, когда он сказал одной светской приятельнице, дурно отозвавшейся об императрице:
- Прошу не считать меня в числе ваших знакомых.
Много огорчений причинял ему ход войны, наступление в Восточной Пруссии, гибель армии Самсонова. Когда бранили Ренненкампфа - бездарного и глупого, Якушев утешал себя тем, что это немец. Но Сухомлинов был русский, а его обвиняли в том, что он обманул царя и Россию, утверждая, что Россия готова к войне и что у русской армии есть все для победы. Тогда Якушев решил для себя, что во всем виновата жена Сухомлинова, ее подозрительные связи с австрийским консулом в Киеве - неким Альтшиллером. Виноват был и предатель Мясоедов. Но Мясоедова повесили, а неудачи армии продолжались. Порадовало наступление Брусилова, но ненадолго. Царь принял на себя верховное командование, а дела на фронте не улучшались.
Все чаще и упорнее говорили о "темных силах" и всемогущем старце Распутине... Говорили люди, которых Якушев почитал за их титулы, придворные звания и богатство. Он уже не мог считать устойчивым свое служебное положение: беспрестанно сменялись премьер-министры и министры, происходило то, что называли "министерской чехардой", и каждый министр тащил за собой "хвост" каких-то приближенных, а иногда просто проходимцев.
Показывали безграмотные, написанные каракулями записочки "старца", адресованные высшим сановникам: "Милай, дарагой, помоги ему, бедному; бог тибе не аставит..." И сановники помогали явным жуликам и казнокрадам.
Знакомый генерал, близкий к ставке "Верховного", рассказал Якушеву, что царица вмешивается в дела военные, что по совету Распутина не только сменяют министров, но передвигаются армии и начальник штаба Алексеев ничего не может сделать.
"Не слушай Алексеева, - писала царица своему венценосному супругу, - а последуй совету нашего друга... ведь ты главнокомандующий".
И царь следовал совету "друга"... войска несли огромные потери.
Когда убили Распутина, Якушев подумал, что зло вырвано с корнем, но ничего не изменилось, и стали говорить без стеснения о подозрительных связях царицы чуть ли не с германским штабом, переписывали стенограммы речей ораторов в Государственной думе и те статьи в немецких газетах, где было напечатано о влиянии на царя "молодой царицы".
Все шаталось, рассыпалось и наконец рухнуло в феврале семнадцатого года.
Якушев всегда считал себя патриотом и не мог безболезненно переживать неудачи на фронте. Отречение царя в пользу Михаила, брата, казалось Якушеву единственным спасением. Но вот отрекся от престола и Михаил. Как же быть? Да, Николай был слаб, но важно не то, кто сидит на троне, важен монархический принцип.
А главное - нет порядка. Когда кто-то из подчиненных явился в департамент с красным бантиком в петличке, Якушев приказал ему "убрать вот это", как не соответствующее форменной одежде коллежского асессора в служебное время.
Бородатые солдаты, без поясов, шинель внакидку, вызывали в Якушеве гнев. Он думал: где же верные полки, которые так хороши были в дни парадов на Марсовом поле, лейб-гусары в ментиках, гиганты кавалергарды, лейбказаки?.. Хуже всего то, что какой-то адвокат Керенский на фронте, влезая на стул, просил (именно просил, а не приказывал) наступать, а в это время адъютантишка держал над головой премьера зонтик...
Все тревожило, огорчало, раздражало. Александр Александрович искал утешения... Осенью семнадцатого года он решил развлечься и, получив приглашение на бенефис Милочки Юрьевой, отправился в театр миниатюр на Троицкой. Якушев ценил не столько талант Милочки, сколько ее миловидность и пухленькие плечики. Когда он прошел за кулисы поблагодарить танцовщицу "за доставленное удовольствие", то встретился с ее покровителем Массино, о котором слышал как о загадочном субъекте. Господин Массино, видимо, был предупрежден об этой встрече и тут же пригласил его к Милочке Юрьевой на квартиру.
У Якушева осталось воспоминание о квартире Юрьевой, обставленной в восточном вкусе, об уютной гостиной с расписным фонарем в потолке, коврах, тахте и восьмигранном столике перед ней, о розовом, редком в то время, шампанском. Но более всего он запомнил беседу с "турецким и восточных стран негоциантом" месье Массино, как значилось на визитной карточке.
С брезгливой усмешкой Массино говорил о Временном правительстве, о разрухе на транспорте, о том, что американцы всерьез возьмутся за эту несчастную страну, если им отдадут, например, железные дороги и рудники Донецкого бассейна. Со знанием дела Массино говорил о том, что в Америке формируется "железнодорожный корпус" для России, что надо изучить провозоспособность Уссурийской и Транссибирской железнодорожных магистралей, а также водные пути. В этом случае не обойтись и без русских чиновников, предвидятся большие вложения капиталов в нефтяные промыслы, медеплавильное дело, страховые компании, банки.
Якушев понимал, что, в сущности, речь идет о распродаже России, об ее ограблении. Ведь он по-прежнему считал себя патриотом. Но когда Массино заговорил с явным сочувствием о генерале Корнилове и неудаче его заговора, Якушев оказался единомышленником своего собеседника. Все же от встречи с этим господином остался скверный осадок. Когда после Октябрьской революции до Якушева дошел слух об аресте Милочки, он отнесся к этому равнодушно. И вот следователь напомнил Якушеву о ней и ее покровителе.