Откуда ты знаешь, что именно Секацкого?
- Смотри.
Катька повернула шагомер, и я увидел.
П. Ф. С. Гравировка на дне.
Пётр Фомич Секацкий.
И что это даёт? — поинтересовался я.
Многое даёт. Секацкий был пунктуальным человеком, в каждом своём путешествии он вёл дневник. И отмечал, сколько шагов он прошёл. Вот погляди, на циферблате отмечено девятнадцать тысяч шагов. Значит, он прошёл примерно десять километров. Если учесть, что расстояния принято измерять от почтового отделения...
А может, наоборот? — предположил я. — Может, это не от почтового отделения, а от какой-нибудь одному ему известной метки? От какого-нибудь камня. Или дома. Или даже от дерева. Так что твои девятнадцать тысяч шагов ничего не значат. На сто процентов не значат. И нечего в лупу глядеть.
Почему это не значат? — Катька отложила лупу.
Рассуди здраво. Десять километров — это не расстояние. В радиусе десяти километров тут уже по двадцать раз всё обыскали. Так что он наверняка отмечал шаги от какой-то тайной отсечки.
Катька задумалась. Я огляделся. Упырь куда-то запропастился, не было его видно, может, в бочку какую залез. Хорошо.
Возможно, ты и прав, — сказала она. — Возможно...
Она захлопнула альбом, взяла под мышку шагомер, проследовала к укрытому за печкой сейфу и спрятала в нём добро. Ключ повесила на шею. Пахло сушёным лосем, пахло веками.
Ты же не ищешь метеорит, — напомнил я.
Разумеется. — Родионова вернулась в кресло. — Я не маюсь дурью. Однако мне дорога истина. Николай Иванович планирует скоро небольшую экспедицию — чтобы раз и навсегда решить метеоритный вопрос. У нас будут спецназовские миноискатели. А потом, в августе...
Где ты, интересно, возьмёшь спецназовские миноискатели? — спросил я.
Николай Иванович возьмёт, — ответила Катька. — И карты тоже. Аэрофотосъёмочные карты. Так что мы раз и навсегда...
Ладно, — мне надоел весь этот разговор, — раз и навсегда, значит, раз и навсегда. Ты что-то там насчёт работы говорила?
Ну да, говорила. На подсеку пойдёшь? Отец тебя может к Синицину устроить, ему ребята нужны. Работа плёвая — кусты от дороги относить. Мужики, значит, пилят...
А я отвожу, — закончил я. — Понятно. Сколько платят?
Тысяча четыреста двадцать рублей. Зато работаешь до обеда, потом свободен.
А справку надо? Ну, медицинскую?
Да зачем тебе справка? Ты не в лётчики записываешься, а кусты относить. Вали без справки. Сегодня ещё успеешь. Сегодня успеешь, завтра будешь топориком тюкать.
А ты почему, кстати, сама на отработку не ходишь? — спросил я. — Трудовой фронт, между прочим, оголён. Я вот надрываюсь лично, нам всем не хватает твоего крепкого плеча.
Странно. Когда поблизости оказывается Катька, у меня пробуждается несвойственное мне красноречие. И даже наглость какая-то. И так с пятого класса, между прочим. Рядом с Катькой во мне просыпался просто скрытый Вырвиглаз какой-то.
Какая жалость... — Катька зевнула. — Я прогуливаю отработку... Теперь, наверное, я получу по труду... четыре.
«Четыре» она сказала с таким выражением лица, с каким некоторые девочки говорят «навоз».
Я вспомнил про навоз и тут же вспомнил про Упыря. Оглядел музейные пространства. Упырь стоял возле дальнего окна. Разглядывал что-то тёмное, кажется, тоже какое-то чучело.
Чего это там? — кивнул я.
Это твой друг, — ехидно ответила Родионова.
Не, на четвереньках который?
Твой друг на четвереньках?
Хватит в остроумии упражняться, Катерина. Что за барсук?
Это собака.
Я удивился. Никогда не думал, что из собак делают чучела. Хотя нет, делают. Из Белки и Стрелки сделали почётные чучела. Может, эта собака тоже космическая? Ну или какая другая выдающаяся. Может, она полицейского спасла?
Эта собака космическая? — спросил я. — Или полицейского спасла?
Не знаю пока, Иваныч вчера только привёз. Говорит, музей какой-то в области закрыли, экспонаты по дешёвке продавали. Вот он и купил собаку эту. Машинку «Зингер», ещё чего-то купил. Не знаю, что в этой собаке такого уж выдающегося?
Внутренний Вырвиглаз подсказал: «Она, наверное, золотом гадила», но я его обуздал, взял за кадык.
Это что, собака самого Секацкого? — спросил я.
Нет... — растерянно пробормотала Катька.
А почему, собственно, нет? Надо смотреть на мир шире. Скажите, что это его собака. Что с помощью этой собаки он отыскал метеорит. Но собака вдохнула слишком много радикалов цезия, отравилась и умерла. И попала в болото, где была законсервирована. Как мамонт.
Мамонт... — как-то заоблачно сказала Катька, я услышал в её голосе некую мечтательность.
Найти мамонта — вот мечта каждого краеведа.
Так вот, мой новый хороший друг... Он это... бывалый человек. Весь мир объездил. Тонкий знаток кухни. Он пробовал мамонта.
Мамонта?
Угу, — подтвердил я. — Разумеется, не свежего. Японцы покупают у камчадалов замороженных мамонтов и подают их в дорогих ресторанах. А он с отцом в Японии был.
А кто у него отец?
Чеков.
Из СМУ?
Угу.
Катька поглядела на Упыря с интересом, подумала немного и направилась к нему. И я.
Ты что, на самом деле мамонта пробовал? — спросила она.
Мамонта?
Ну да, мамонта.
Да не... А это кто? — Упырь погладил чучельного пса по голове.
Это Вито. Ньюфаундленд. Собака самого Секацкого!
Мой персональный Вырвиглаз опять рвался наружу.
Да? — Упырь аж присел перед псом, заглянул в пуговичные глаза. — Честно?
Честное краеведческое, — поклялся я.
Так, значит, ты не ел мамонта? — Катька была разочарована.
Не ел...
Родионова утратила к Упырю интерес и вернулась к себе за стол.
Слащёв, греби сюда.
Я подгрёб. Катька достала карандаш, постучала по столу.
Значит, так, Слащёв, всё просто. Дуй к коммунальщикам, найди там Синицына и впишись. И завтра с утра можешь заступать.
Как это завтра? — не понял я. — У меня завтра отработка...
Дикий ты человек, Слащёв. Ты что, ничего не знаешь?
Не знаю...
Ну так знай.— Катька заложила карандаш за ухо. — Все, кто устраивается на настоящую работу, могут на отработку и не ходить.
А оценки?
С оценками всё тоже в порядке. Есть договорённость с роно: те, кто устраивается летом на работу, получают повышенные оценки. Приучают подрастающие поколения к труду! Главное — справку принести. Усёк?
Я усёк.
Или ты уже передумал? Не хочешь работать?
Почему не хочу, хочу...
Я тоже хочу, — вдруг сказал Упырь.
Оторвался от околоземного пса и прибыл к столу.
Сначала я не понял. Я подумал, что он собаку эту
чучельную хочет. Приобрести с невнятными целями. Может, там родственный дух ощущает или ещё что и мечтает украсить ею свою спальню.
Хочешь заиметь дохлую собаку? — спросил я. — Это без проблем. Ты про братана моего слыхал?
Упырь помотал башкой.
Его Череп зовут, он таких собак как раз собирает. Дохлых. Кошек ещё, ежей, зайцев. И фарширует... То есть это... чучела делает. Хобби такое. Когда он свежую собаку найдёт, я тебе скажу обязательно...
Я хочу на подсеку.
Мне показалось, что я ослышался. Лось пах сильно, от этого можно ослышаться.
Чего ты хочешь? — спросил я.
Так, на всякий случай спросил, для общего порядка.
Хочу на подсеку, — повторил Упырь.
Ты что, дурак? — Катька даже повернулась в его сторону.
Почему дурак? — не понял Упырь.
Да, почему дурак? — влез я. — Человек хочет работать, это же здорово. Тебе в школе что говорили? Только труд сделал из обезьяны человека.
Вот вы на работу и рвётесь? — хихикнула Катька.
Куда идти надо? — мрачно осведомился я.
Я же уже сказала, идите в коммунхоз, там вас оформят.
А документы?
Какие документы?! — рявкнула Катька. — Вы вообще кто, чтоб документы иметь? Идите и оформляйтесь. Я не пойму, вы что, решили мне на нервы воздействовать? Мешать мне пришли?