Прочих пленных окружают двумя рядами стрелков и ведут в Версаль.
По дороге встречается им Винуа. тот самый, который с удовольствием принял на себя грязное дело сдачи Парижа.
Он спрашивает: „Кто тут начальник?“
— Я, — отвечает Дюваль, выступая вперед.
Другой выступает вслед за ним.
— Я — начальник штаба Дюваля, — говорит он.
Из рядов выступает третий.
— Я — начальник штаба волонтеров, — говорит он и становится рядом с двумя первыми.
— Вы все — сволочь паскудная! — говорит Винуа на своем языке кордегардии, — я вас сейчас расстреляю.
Дюваль и оба его товарища, не удостоив его даже ответом, сами становятся к стене, снимают шинели и с криком:
— Да здравствует Коммуна! — падают пораженные пулями.
Это были первые мученики Коммуны. Версальцы только что начинали ту бойню, которая должна была окончиться истреблением целого населения.
Они были первыми и самыми, счастливыми. Они умерли с верою в победу: это была, ведь, только первая битва. Позади себя они чувствовали Париж, грозный и могучий.
Спите же с миром, друзья, — ибо вы не ошиблись! Придет время и другие восстанут, чтобы продолжать то дело, которому вы отдали вашу молодость и вашу жизнь! Придет день, когда освобожденный народ громко назовет ваши имена, которые теперь едва смеет произносить топотом, и тогда своим мощным голосом он воскликнет;
— Честь вам и благодарение, мученики часа первого!
Рядом с этими, в славном Пантеоне мучеников будет вырезано имя
Верморель.
Этот был тоже молод. Родился он в 1841 году. Имя свое сделал известным, публицистикой.
Подобно Делеклюзу, подобно Флурансу, он покинул, отряхнув пыль от своих ног, лагерь буржуазии, чтобы вложить свою руку в руку народа, жить, сражаться, и умереть с ним за него.
Но Верморель воспитывался к тому же в иезуитской семинарии. И он все преодолел, даже клерикальное воспитание, даже ядовитое влияние иезуита.
Основав газету „Французский Курьер“, он одним из первых во время империи поднял знамя социалиста.
Клевета была ему наградой. В течении долгого времени в среде революционной партии он считался подозрительным.
Когда его выбрали в Коммуну, он находился в отсутствии; но он тотчас же явился на зов Он не верил в победу и не обольщался иллюзиями. Но он, не задумываясь, пошел туда, куда звала его честь и опасность.
Здесь он не замедлил сделаться одним из главнейших ораторов собрания и обнаружил деятельность самую неутомимую и самую разностороннюю. Он регулярно присутствовал на всех собраниях в городской ратуше, принимал деятельное участие в работах своей комиссии; когда не мог говорить лично — писал; если требовалось, он бегал по аванпостам; был, одним словом везде и повсюду, где считал себя способным оказать какую-нибудь услугу, где находил нужным исполнять какую нибудь обязанность.
Когда версальцы вошли в Париж, этот литератор, этот журналист, в котором не было и тени солдата, прошлая жизнь которого была вся — наука, вся — умственная работа, этот человек вдруг преобразовывается, принимает участие в битвах, возит фургоны, разносит приказы, является повсюду, где наибольшая опасность, рискуя быть убитым двадцать раз к час.
Наконец, он падает, пораженный пулею.
Его уносят, стараясь укрыть. Но его открывают и несут пленником в госпиталь, где он медленно умирает.
Как мучительна должна была быть эта продолжительная агония под караулом версальских тюремщиков, вдали от своих, без возбуждения боя, в самый разгар этой, мрачной и кровавой гибели первого города в мире и благороднейшего дела в истории.
Несколько часов перед тем, как быть раненым, Верморель, привозивший снаряды в Монмартр, встретился с Ферре.
— Видите, Ферре, — сказал он ему, намекая на некоторые печальные разногласия, — члены меньшинства исполняют свой долг.
— Члены большинства исполняют свой! — ответил Ферре.
И оба эти человека, которые должны были так скоро умереть, и тот и другой,, расходятся с этими гордыми словами.
Но перо выпадает у меня из рус, а имена так и толпятся в моей памяти.
Мне хотелось бы говорить обо всех, но я не мог бы даже перечесть их имена!
Но скажу еще об одном, — о
Ферре.
В Пелажи, в тюрьме, куда нас обоих бросил деспотизм империи, познакомился я в первый раз с Ферре.
Невозможно забыть эту бледную, сухую, энергичную фигуру и это лицо, пересеченное длинным, падавшим прямо на рот, носом, и эти черные глаза с быстрым, мрачным взглядом.
В Коммуне он редко принимал участие в прениях. Он занимался полицией вместе с Раулем Риго, которого под конец и заменил в качестве делегата при префектуре.