— Тихо сегодня, да? — спросил Айверсон, листая страницы.
Затишье перед бурей, — угрюмо подумал Гослинг.
Айверсон отложил журнал. Нервно посмотрел на Гослинга и снова взял журнал в руки.
— Вы когда-нибудь видели такой штиль, мистер Гослинг?
Гослинг проигнорировал вопрос. Проверил системы коммуникации. На корабле был обычный радиотелефон, радиостанции, работающие в диапазонах VHF, SSB, и MF/HF. Была система передачи голосовых и цифровых данных, факса и телекса через «Инмарсат Сатком». Гослинг проверил все каналы. Абсолютно все. Торговые, морские, авиационные, даже аварийные частоты. Но везде был слышен треск и пронзительный белый шум, которого он никогда раньше не слышал.
— А раньше все работало? — спросил он.
Айверсон кивнул.
— Да. Общался на всех частотах.
— А сейчас ничего не работает.
— Должно работать.
Айверсон сам прошелся по всем каналам. Перепроверил оборудование. С виду все было в порядке.
— Не понимаю.
Но до Гослинга постепенно стало доходить. Что бы ни надвигалось, оно пикировало на них из ночной тьмы прямо сейчас. Это была безумная мысль, но упорная. В желудке словно бушевал шторм, горло сдавило, кожа головы зудела.
— С вами все в порядке, мистер Гослинг?
Гослинг уставился на него. Впервые в жизни у него не было, что сказать. Ничего, что имело хоть какой-то смысл.
Система спутниковой навигации по-прежнему работала. На экране радара было пусто… на удивление пусто. Ни единого облачка. Но все было включено и все работало. Но радио и радар словно вышли из строя… но почему?
Свет гаснет, — вдруг подумал Гослинг. Постепенно выключается и гаснет.
Он представил себе высокое здание ночью. Все окна светятся… и тут они начинают гаснуть, одно за другим. Свет гаснет. Так называлось старое радио-шоу ужасов. Эти слова говорил в начале передачи диктор, на фоне звонящего вдали колокола? Сейчас… позже… чем… вы… думаете…
Айверсон продолжал проверять каналы.
— Что-то странное здесь творится, — сказал он.
Да, верно, странное. Гослинг тоже так считал. Потому что что-то назревало здесь, что-то надвигалось шаг за шагом, и он не знал, что именно. Он лишь чувствовал, что оно наращивало темп. Словно какой-то отрицательный электрический разряд в воздухе, набирающий импульс.
Тут прозвучал пронзительный сигнал тревоги.
— Система навигации сообщает, что мы переведены в автономный режим… Какие-то помехи, что ли… — сказал Айверсон.
В его голосе звучали нотки паники. И Гослинг понял, что все это не было лишь игрой его воображения. Айверсон тоже это почувствовал. Одна система может полететь к чертям, но все сразу? Одна за другой?
Они вместе подошли к нактоузу. Стрелка магнитного компаса крутилась по кругу. Гирокомпас вращался, пытаясь определить направление.
— Господи, — пробормотал Айверсон.
7
— Видишь? — сказал Фабрини, когда они с Менхаусом сидели в своей каюте, где уже храпел Кук. — Я знал, что здесь есть подвох. Просто знал, мать твою. Разве я не говорил тебе в тот вечер, что должен быть подвох?
Менхаус кивнул. Сонными глазами он смотрел на выдыхаемые им облака дыма.
— И все равно ты подписался. Ты подписался.
— И я был прав, черт возьми. Пятнадцать штук за что? За три недели работы? Да, так он сказал. Только он ничего не рассказывал про ядовитых змей, пиявок, и аллигаторов-людоедов.
— Крокодилы. Кайманы. Так сказал Кушинг…
— Да кого волнует, как они называются. Они все равно сожрут твою задницу.
Менхаус закусил нижнюю губу, погладил усы.
— Сакс сказал, что там, куда мы направляемся, будет не так.
— Меня не волнует, что он сказал.
— Но мы не будем строить мост. Даже воды рядом не будет, сказал он. Во всяком случае, поблизости.
Смуглое лицо Фабрини покраснело.
— Ты сам слышишь, что говоришь? Идиот, он скажет нам все, что угодно. Разве не заметил, что он не упоминал про все это дерьмо, пока мы не оказались посреди моря, в жопе мира? Если бы он рассказал это до отплытия, никто в здравом уме не поехал бы с ним.
— Думаю, ты прав.
— Прав, как никто, — он стянул с себя ботинки и отшвырнул к переборке. От нее откололось несколько кусочков серой краски.
— Мужик, иногда мне хочется вернуться в тюрягу.
Менхаус промолчал. Он думал о Талии, своей жене. Она никогда не рожала ему детей. У нее был злой язык и задница размером с автобус. Он думал об этой заднице, думал, как ее будет ему не хватать, если что-то пойдет не так. Сейчас ему больше всего на свете хотелось услышать ее голос, называющий его ленивым бесполезным тупицей. При этой мысли у него даже навернулись слезы.