Менхаус взял веревку и отрезал петлю, отвинтил металлический крюк от другого багра и крепко привязал его к концу веревки, а затем вошел в луч, взмахнул получившимся подобием лассо над головой, словно ковбой, и забросил его в поле, чтобы через мгновение вытянуть. Снова забросил и опять вытянул. И так раз за разом.
— Его больше нет, — сказал Сакс.
Но он все еще был там: время от времени комнату сотрясали крики о помощи. Голос то становился громче — аж кровь стыла в жилах, — то угасал, будто кричали с другой стороны улицы.
И Джордж подумал: «Все равно что искать в реке утопленника».
Можно сказать, что именно этим они и занимались.
Кушинг и Менхаус стояли в луче и по очереди бросали крюк. Так продолжалось минут десять, пока они не зацепили что-то. Мужчины переглянулись, и, как только они вышли из луча, Джордж бросился им на помощь.
— Может, вам, парни, лучше этого не делать, — пробормотал Сакс.
Наверное, он был прав, но они продолжали тянуть веревку и вытащили из поля нечто, напоминающее груду пыльных, грязных лохмотьев.
— Господи, — простонал Менхаус и отвернулся.
Это был Фабрини. То, что от него осталось. Нечто сморщенное, высохшее и пыльное, словно мумия из египетской гробницы. Они увидели человека, окаменевшего, как доисторическое дерево, словно кто-то выдубил его кожу и теперь она сморщилась и потрескалась. Тощие руки с коричневыми скрюченными пальцами прикрывали голову, будто защищая ее от ударов. Лицо было искажено и напоминало маску клоуна из-за чудовищно гипертрофированных черт: вместо глаз — почерневшие, сквозящие ужасом дыры, рот широко раскрыт в безмолвном крике, да так, что левый край почти достиг левого глаза. Лицо будто вылепили из мастики, чтобы пугать детей.
На самом деле, напуганы были все, кто его увидел, но они продолжали смотреть, ощущая абсолютный, почти космический ужас этого перерождения. Ухмыляющийся рот, ощерившийся серыми, неровными, похожими на старые надгробия зубами. Тело, больше напоминающее груду тряпья и костей или изъеденное червями дерево, чем человека. Пустые, глумливые отверстия вместо глаз, будто Фабрини сам их выцарапал, только бы не видеть то, что его окружало.
Они отвернулись.
Кушинг изо всех сил старался держать себя в руках, не расплакаться и не сорваться на кого-нибудь, например на Сакса или на всех разом. Джордж чувствовал то же самое, будто десяток неконтролируемых эмоций нахлынул на него дождем черных искр и он горел, выгорал изнутри, а его мозг плавился, словно воск.
Всех их мучил вопрос, что за цепочка кошмарных событий могла превратить Фабрини в мумию и что — боже милостивый! — он увидел, из-за чего его черты исказились в ужасе, какое зрелище превратило его смуглое, красивое лицо в уродливую племенную маску, вырезанную из куска мертвого дерева?
— Нет, нет, нет, — причитал Менхаус. — Это не Фабрини. Это не может быть Фабрини… эта… эта штука умерла задолго до Христа…
— И все же это он, — сказал Сакс.
Никто в этом не сомневался, потому что все видели на шее мумии потускневшую цепь, которая когда-то была золотой, и знали, что эта груда потертого тряпья и есть Фабрини. Но, глядя на чучело с жуткой маской смерти на лице, нельзя было обойти тот факт, что выглядело оно как тысячелетний труп, похожий на найденные при раскопках в швейцарских Альпах останки.
Физически он был мертв, но его голос продолжал бушевать по другую сторону ионизированного поля, нематериальный, безумный и блеклый, и все же какой-то жалостливый и живой, — бесплотный голос, кричащий среди вибрирующей безмолвной пустоты.
— Помогите мне… помогите мне… помогите мне… о боже милостивый, кто-нибудь, помогите мне, помогите мне…
Сакс подошел к механизму пришельца и ударил его ногой. Послышались хлопки и треск, и луч исчез. Какое-то время генератор издавал низкое гудение, а потом и вовсе затих.
Джордж пытался собрать свой разум воедино, удержать его в кулаке, чтобы тот не разлетелся фрагментами. На основании одних лишь теорий Гринберга он предположил, что Фабрини оказался в измерении, где время текло по-другому, и погиб там, умер от голода, задохнулся, превратился в обезумевшее тысячелетнее существо. Но разум его не перестал существовать, сознание не распалось на частицы, не осыпалось в метафизический канализационный сток. Пока здесь проходили минуты, на той стороне, должно быть, пролетали тысячелетия. Джордж попытался представить, каково это — существовать в пустоте бесчисленных тысячелетий в компании ползучих существ неземной геометрии, которые даже не подозревают о твоем существовании. Один, один, один… один в пустыне собственного разума, десятки тысяч, миллионы лет.