15. ЧУЖАЯ КРОВЬ
Едва стало рассветать, а Игнат уже занимался поиском. Почти ползая на четвереньках, он внимательно осматривал снег вокруг землянки ремпункта. Так получилось, что вчера до темноты он этого не успел, потому что вместе со всеми разведчиками обследовал подходы к лагерю. А сейчас наконец занялся изучением местности вблизи центра вчерашних событий.
Ему и сейчас надо было торопиться, потому что ярким днем он плохо видел. Летом хорошо разбирал следы, видел все мелочи и днем. Но зимой белый снег ослеплял его даже в пасмурную погоду, хотя и не так, как в солнечную. Да и в темноте разбирать следы не очень удобно было. Все-таки самые мелкие мелочи он, как волк, замечал лучше всего в сумерках. И вот в утренних рассветных сумерках у него и было минут тридцать времени для самого удобного разбора следов.
Вокруг землянок всюду петляли тропы, исхоженные, истоптанные, а между ними стояли ели и сосны и лежали глубокие снега. Местность, где располагался отряд, была и ровной, и бугристой, но лес рос всюду. Поляны для такого дела не годились, лагерь на поляне можно засечь с воздуха.
Игнат осмотрел все обочины тропинок и вдруг на повороте тропы, где снежная целина круто уходила под уклон, заметил на сосне след... Он замер, как ищейка, и стал еще более тщательно рассматривать и Дерево, и снег вокруг. В двух метрах снежный покров круто уходил вниз, в маленькую лощинку, забитую мелкими елочками, вершинки которых торчали не выше уровня тропы, что проходила по склону бугра. Так что дальше двух с половиной метров с тропы уже не было видно снежной поверхности, исчезавшей в лощинке. А вся целина от тропы до овражка была чистой, потому очевидно, что никто здесь с тропы в сторону не сходил. Но Игнат увидел, что снег, наметенный на одну сторону сосны, имеет едва заметную узкую поперечную полоску, которую нельзя нанести, задев рукой или чем-то еще случайно. Сосна стояла в двух метрах от тропы. Может быть, кто-то прыгал с тропы и ненароком задел свежий снежный слой на стволе. Ни падающая шишка, ни птица не могли оставить такого следа. Игнат принюхался и уловил стойкий запах замерзшей крови...
До землянки разведчиков было недалеко, но там Хохлова не оказалось, Игнат нашел его в штабе, и через минуту оба они и еще один из разведчиков уже стояли возле этого дерева.
В трех метрах от тропы в глубоком снегу склона овражка лежал труп лейтенанта Бармина...
— Углов, за мной! — крикнул командир, и, оставив на месте третьего разведчика, они бросились в конюшню.
Станислав Иванович мгновенно все понял, а Игнат по его действиям тоже сообразил, но было, пожалуй, поздно. Галкина на конюшне не было, никто его с утра здесь не видел, хотя именно здесь он и должен был находиться. Быстро схватив двух коней под седлами, разведчики поскакали к передовым постам. Посты были сменены в восемь часов, а сейчас около девяти. Проверили два поста, там ничего тревожного часовые не видели.
Третьего поста возле тропы не оказалось. Разведчики нашли часовых, дежуривших в паре, в пяти метрах от тропы в снегу. Оба были убиты ножом. Один в спину, другой — в горло...
При беглом осмотре Хохлов сразу же сказал, что в обоих ножи были брошены. Второй даже успел обернуться, он и получил нож в горло...
Топорков приказал седлать всех имеющихся лошадей, и несколько верховых групп по десять-двенадцать человек ускакали в предполагаемом направлении пути Галкина. Одновременно было приказано свертывать лагерь, готовиться к передислоцированию. Однако приказа разбирать и снимать, например, печи из железных бочек и кое-что еще, что делается в последний момент, такого приказа пока не поступало. Была еще надежда поймать беглеца.
И тут вдруг выяснилось, что сегодня перед рассветом не кто иной, как лейтенант Галкин, приходил к радистке. Он заглянул в землянку, но его встретили неприветливо, потому что приказом Топоркова заходить в землянку с радиостанцией посторонним запрещалось. А после объявления отряда на особом положении из-за исчезновения лейтенанта Бармина охрана рации и радистки была усилена: у входа стояли двое часовых с автоматами, а внутри дежурил вместе с радисткой шифровальщик. Галкину позволили заглянуть из уважения к нему как офицеру, но войти не разрешили. Он сделал вид, что хотел полюбезничать с радисткой, молодой, миловидной девушкой, с которой был едва знаком, но разочарованно развел руками и ушел. После этого его не видел никто.
Командир с комиссаром и начальником штаба совещались. Конечно, меры, принятые командиром, были не лишними. Иначе и радистка была бы убита, и рация уничтожена. Но наружную охрану, усиленную и, казалось бы, надежную, этот Галкин сумел переиграть. И ребят было жалко до боли: как обидно погибли, у себя на базе, можно сказать, дома. И главное, если его не удастся поймать, то надо срочно сниматься и уходить в глубь леса. После того, как сообщение поступит в гестапо, уже часа через три-четыре каратели могут быть здесь...
Дед Елисей поставил сани у дерева и пошел за хворостом. Был полдень, у полицаев — обед, а у деда — время связи. За пятнадцать минут его отсутствия записку заменили. Отъехав с километр, он остановил сани, извлек и прочитал записку. Смысл шифровки был такой: «Готовимся к смене стоянки. Подробности сообщим позже. Галкин — провокатор, ему удалось бежать из отряда. Будьте осторожны. Одиннадцатый».
Топорков никогда раньше не писал «будьте осторожны», и это удивило деда. «Напугал их этот Галкин, елки-палки,— подумал он,— «опасен»... Каждый провокатор опасен. Мы тоже не лыком шиты».
Он аккуратно отогнул часть записки, адресованной ему, прогладил ногтем, оторвал и тут же сжег. Оставшийся листок с запиской уложил в тайник. Он был осторожен.
Нахлестывая своего мерина, дед Елисей ехал в полицию и думал, чем же может обернуться для подпольщиков и для него самого побег этого Галкина. Он знал, что это лейтенант, то ли пехотный, то ли артиллерийский, в общем, один из двух, направленных подпольем в отряд. Пожалуй, натворил там бед, гад, да и теперь меняют место из-за него. А в городе все, кого он видел, должны теперь попрятаться. Надо было срочно ехать в город. Через час там контрольное время связи. А про самого-то деда этот Галкин наверняка ничего не знает... Это-то ясно. «Королевич» у Топоркова — под большим секретом. Да... Надо срочно ехать. А как объяснить поездку начальству? Он подумал немного и вместо полиции свернул к своему дому.
Извлек из-за печки припасенную на черный день бутылку самогонки, сунул ее в сено и, не подъезжая к зданию полиции, погнал Руслана по дороге к Верховску. Пропуск у него есть, как у служащего в полиции возчика, а своему начальнику он уж сумеет объяснить, что знакомый старик в городе обещал ему бутылку самогонки. Вот эту бутылку и отдаст полицаю. А тому больше ничего и не надо.
— Конечно! Срочно пропустить! — Хорст вскочил, открыл шкафчик, извлек бутылку коньяку. Нажал кнопку, дверь приоткрыла секретарша. — Кофе. Две больших чашки, погорячей!
— Слушаюсь!
Дверь закрылась и сразу же отворилась снова.
— Хайль! — Он был в разорванной и окровавленной шинели советского офицера, прошел в кабинет Хорста, как в свой, устало плюхнулся в кресло.
Все это было очень неприятно штурмбанфюреру, потому что это был его кабинет, и еще более потому, что вошедший был ниже его по званию да и намного моложе... Но Хорст, опытный, видавший виды гестаповец, хорошо знал силу, и влиятельность эмиссара главного управления и всячески старался произвести на него выгодное впечатление.
— Рад вас приветствовать, гауптштурмфюрер! Рюмку коньяку? Сейчас будет кофе.
— Благодарю.
— Как вы? Не ранены?
— Нет. Это чужая кровь.
— Всегда приятней видеть чужую кровь, чем свою. Хартман принял шутку штурмбанфюрера, но не улыбнулся, а просто кивнул.
Секретарша, в черной форме шарфюрера СС, внесла на подносе кофе и по знаку шефа учтиво поставила на столик возле кресла, где сидел гость.
Хорст подвинул второе кресло и сел рядом. Гость пил кофе и молчал. Осторожно молчал и хозяин кабинета.