Он снял кожаную куртку, повешенную на угол полки, выключил свет и закрыл за нами дверь. Я шагала к автобусной остановке. Голова шла кругом. Я словно парила, окрыленная каким-то сказочным чувством, ощущая причастность к тайне, к совершенно новому миру, а в кармане похрустывал листок, на котором была записана вся моя новая жизнь. Как, однако, все быстро и удивительно просто.
В мои намерения не входит вдаваться в подробности и пересказывать всю долгую и запутанную цепочку событий, в результате которых из отдела секретных операций я попала в отдел домашнего насилия, так называемую «бытовуху». Укороченная версия такова: у одного торчка из Дублинского университета снесло крышу, и он ударил меня ножом; ранение при исполнении служебных обязанностей привело меня в убойный отдел, от работы в котором крышу чуть не снесло у меня самой, и я ушла. Минуло много лет, прежде чем я вспомнила о Лекси и ее призрачной жизни.
Я не любительница оглядываться через плечо или по крайней мере стараюсь так не делать. Что было, то было. Притворяться, что это не так, — напрасная трата времени. Однако теперь мне кажется, будто я всегда знала, что история с Лекси Мэдисон непременно будет иметь последствия. Нельзя стать кем-то другим, перевоплотиться в человека из плоти и крови — с его первым поцелуем, чувством юмора, любимым бутербродом, — а потом ждать, как этот человек бесследно исчезнет, обернется строчками на листе бумаги, чашкой кофе с капелькой виски лишь потому, что он тебе больше не нужен. Мне кажется, что я всегда понимала: в один прекрасный день она еще вернется ко мне.
Ей потребовалось четыре года. Она тщательно выбрала момент. Когда Лекси, образно выражаясь, снова постучала в мою дверь, было раннее утро в начале апреля. Прошло несколько месяцев с тех пор, как я ушла из убойного отдела. Я находилась в тире.
Тир, которым мы пользуемся, расположен глубоко под землей в самом центре Дублина, под дорожными пробками и толстым слоем городского смога. В принципе я могла не ходить в тир — я всегда считалась хорошим стрелком, а квалификационный тест мне сдавать еще через несколько месяцев. Однако в последнее время я просыпалась слишком рано, чтобы сразу идти на работу — сна ни в одном глазу, я маюсь, не зная, чем себя занять, — и лишь стрелковая подготовка помогала мне выпустить пар.
Я неторопливо надевала наушники, проверяла пистолет и дожидалась той минуты, когда все остальные сосредоточат внимание на своих мишенях, лишь бы только никто не заметил моего наэлектризованного мандража. Я тряслась, что твой герой мультика перед первым выстрелом. Дрянные нервы требуют набора особых умений: вы ловчите, идете на маленькие хитрости, учитесь делать так, чтобы посторонние ничего не заметили. Очень скоро, если вы все схватываете на лету, вам удается прожить день так, будто вы почти нормальное человеческое существо.
Раньше я была не такой. Мне всегда представлялось, что нервными могут быть лишь персонажи книг Джейн Остен или писклявые девицы, не способные сами заказать себе выпивку в баре. Если бы я нервничала в критических ситуациях, пришлось бы постоянно носить при себе нюхательную соль. Удар ножом, нанесенный главным торчком Дублинского университета, образно выражаясь, прошел мимо меня. Психиатр из нашего отдела несколько недель пытался убедить меня в том, что я перенесла тяжелую психологическую травму. Этому парню, видно, было досадно меня упускать: не каждый день к вам в руки попадают полицейские, да еще с ножевым ранением. Скорее всего он надеялся, что у меня появится какой-нибудь редкий комплекс. В конечном итоге горе-спец был вынужден оставить меня в покое, признав, что со мной все в порядке, и разрешил снова приступить к работе.
Стыдно признаться, но из убойного отдела меня вынудили уйти не массовая резня, не захват заложников и не славный милый тихоня, хранивший в холодильнике человеческие органы. Мое последнее дело в убойном отделе казалось простым как дважды два — мы подобные раскрываем десятками, — ничего такого, что должно было предостеречь нас: убитая девочка, тело обнаружено ранним утром. Когда поступил звонок, мы с напарником прикалывались друг над другом, сидя в служебном кабинете.
Если посмотреть со стороны, все прошло нормально. Официально мы все выяснили за месяц, общество было спасено от злодея, пресса красочно отобразила наш подвиг, да и для статистики раскрываемости преступлений все было как нельзя лучше. Дело оказалось спокойным, без автомобильных погонь и перестрелок. Правда, в физическом отношении я все же немного пострадала: получила пару царапин на лице. От них и шрамов не осталось. Короче говоря, счастливый конец трагического происшествия.
Но это как сказать. Операция «Весталка»: заикнитесь о ней кому-то из сотрудников убойного отдела даже сейчас, любому, кто не знает всей истории, и на вас посмотрят так, словно давая понять, мол, я не имею к ней ни малейшего отношения. Потому что, если быть до конца честными, мы тогда облажались, причем по полной программе. Некоторые люди похожи на Чернобыль; они излучают незримую смерть, источают яд: если вы окажетесь рядом с ними, сам воздух станет для вас губительным.
У меня развилось множество симптомов, которые заставили бы психиатра прыгать от восторга, но, на мое счастье, из-за царапин на лице никому и в голову не пришло отправлять меня к нашему доморощенному Фрейду. Это был классический посттравматический синдром — плохой аппетит, дрожь, никуда не годные нервы, то, как я подскакивала едва ли не к потолку при каждом звонке в дверь или по телефону, плюс несколько индивидуальных штрихов. С координацией происходили странные вещи. Впервые в жизни я начала спотыкаться, врезаться в дверные косяки, ударяться головой о край шкафа.
А еще я перестала видеть сны. Раньше мне всегда снились целые каскады образов: столбы огня на фоне темных гор; стебли лозы, пробивающиеся сквозь камни; олени, мчащиеся по песчаному пляжу в облаке света. После того случая стоило положить голову на подушку, и я проваливалась в черную бездну, словно на меня обрушивали тяжеленную кувалду. Сэм — мой бойфренд — утверждал, что со временем все пройдет и я опять войду в норму. Когда я сказала, что сильно в этом сомневаюсь, он лишь кивнул и заявил, что и это тоже со временем пройдет. Иногда Сэм просто невыносим — с ним такое бывает.
Я было решила испробовать традиционный для полицейских способ — алкоголь с утра пораньше без ограничения дозы, — однако побоялась, что дело закончится тем, что я стану названивать неподходящим людям по телефону в три часа утра, чтобы излить исстрадавшуюся душу. Кроме того, выяснилось, что стрельба в тире успокаивает меня не хуже, чем выпивка, плюс не оставляет малоприятных последствий. Поначалу это казалось полной бессмыслицей, если учесть, как я реагировала на громкие звуки, однако со стрельбой все было в порядке. После первых выстрелов где-то в задней части мозга воспламенялся взрыватель и остальной мир исчезал, уходил куда-то на периферию сознания и крайне слабо давал о себе знать. Рука, сжимавшая пистолет, приобретала твердость камня. В мире оставались лишь я и мишень, а также хорошо знакомый запах пороха и ощущение того, как при отдаче напрягаются мышцы спины.
Я уходила из тира спокойная и слегка отупевшая, как будто под действием валиума. Когда эффект исчезал, я добивалась его на следующий день упорной работой и больше не натыкалась на острые углы и, вернувшись к себе, действительно чувствовала себя как дома. Мне удалось добиться хороших показателей — с сорока метров девять удачных попаданий из десяти, — и старичок, заправлявший в тире, начал посматривать на меня оценивающим взглядом барышника с лошадиной ярмарки и то и дело заводил разговор о соревнованиях между отделами.
В то утро я отстрелялась к семи. Я была в раздевалке — чистила пистолет и трепалась с двумя парнями из отдела нравов, чтобы не заподозрили, что я помираю с голоду, — когда зазвонил мой мобильный.