Некогда фарфоровое лицо было покрыто струпьями и мокнущими ранками. Бледные губы кровили, а на подбородке красовалась гнойная язва. Его шикарная шевелюра была похожа на воронье гнездо, из которого торчала платиновая прядь, будто кто-то отрезал часть волос у отца Николь и прицепил к голове вампира. Радужка черных глаз мужчины был испещрена льдистыми прожилками лазурита.
Мужчина привалился к толстым прутьям и оскалился, обнажая гнилые зубы, и Николь с визгом ужаса уронила чашу на пол и отползла в угол. Чертовы цепи оглушительно дребезжали и бряцали, чем только веселили вампира, который хрипло смеялся над страхом своей жертвы.
— Золотце, — прокуренный и пропитый голос заставил ее задрожать всем телом, — только твои крики мне и помогают бороться со страданиями гниющих чресел.
Вопль Николь взмылся к потолку, и Августино прикрыл глаза, прижимаясь синюшной щекой к стальной решетке:
— Услада для моих ушей, — он кашлянул как больной чахоткой, — меня одно интересует, как они смогли прожить так долго? Вот уж тайна сия велика.
— Августино, — Николь укрылась грязным тюлем и опять задрожала.
— Да, золотце? — вампир утомленно посмотрел на девушку.
— Они пованивают, — она метнула быстрый взгляд на повешенных.
— Правда? — Августино обернулся и наигранно принюхался к воздуху, — действительно.
— Убери их! — Николь почти плакала, — я умоляю тебя!
Вампир вновь вдавил щеку в прут клетки, насмешливо поглядывал на пленницу, которая тут же отвела от него взгляд, не в силах смотреть на больное чудовище.
— Поцелуй меня, — тихо прохрипел мужчина, задыхаясь от каждого слова, — и так уж и быть я избавлю тебя от лицезрения мертвых торчков. Разве я могу отказать такой милой девочке?
Августино с трудом справился с замком и ввалился в клетку ходячим трупом — никакой хищной грации, ловкой уверенности в движениях. Шелковый халат висел на нем как на тощем и изможденным голодом и жаждой узнике.
— Я, — он заскрипел костями и присел на корточки перед бледной Николь, — только тебе и показался. Я тебе нравлюсь таким?
— Нет, — едва слышно шепнула девушка, вжимая голову в плечи.
— Иногда лучше солгать, золотце, — мужчина коснулся ее щеки желтыми пальцами, — ну же, поцелуй меня. Я соскучился.
Николь медленно втянула воздух через нос и решительно обняла истощенного чужими хворями вампира, натягивая звенящие цепи. Она ненавистно въелась в кровоточащий и язвенный рот, нагло и беспринципно укусив Августино за обветренную нижнюю губу, провела языком по крепко сжатым зубам и отпрянула, надменно вскинув бровь.
— У тебя совсем никаких границ нет, — вампир скривился и прошипел, — я ведь весь гнию заживо!
— Я заметила, Августино, — девушка аккуратно коснулась уродливой раны на его подбородке, внимательно оглядывая ее, — и на вкус ты как протухшее мясо, — она подняла взор ледяных глаз, — пожалуй, это мой самый отвратительный поцелуй в жизни, и я буду его помнить вечность.
— Мерзавка, — сухо процедил мужчина, пожирая взглядом ее лицо, — жаль, что у меня сейчас проблемы с потенцией, а то заставил как следует отсосать трипперный член.
— Приходи, когда в штанах все наладится, — Николь брякнула цепями и привалилась спиной к стене, отворачивая лицо.
— Ты мое лучшее приобретение, — Августино слабо хохотнул и пошатываясь встал, — ни стыда, ни совести, — мужчина щелкнул засовом и задумчиво посмотрел на Николь, — ни страха, ни жалости.
— Здесь все это неуместно, — девушка начала растирать замерзшие пальцы на ногах, — а так я очень милая и добрая, это ты на меня плохо влияешь.
Августино зашаркал к выходу, потрясая головой как в лихорадочном припадке. Когда его шаги стихли, Николь сплюнула слюну и взбешено вытерла язык, нёбо и десны с зубами жесткой тканью своего нелепого платья. Девушка вдруг поняла, почему так яростно добивается бессмертия и не желает покидать Августино. После пережитого ужаса ей нет места в нормальном мире. Если она сейчас выйдет за порог этого дома, вернется к маме и папе, встретит друзей, то сознание лопнет и взорвется острыми осколками темного помешательства. Пока она в бушующем потоке жестокости и унижений, она беспринципна и целеустремленна, а выползет на берег — затрепыхается умирающей форелью на горячих камнях самобичевания и раскаяния.