Однажды Павел Васильевич приехал домой обедать. Мать всегда ждала его, приходил он или нет, но сегодня ее что-то не было дома. На столе лежала записка: «Если не управлюсь на рынке, так все готово, поешь».
Павел Васильевич растроганно улыбнулся материнским каракулям, поел и прилег на диван. Только задремал, как в дверях щелкнул замок — пришла мать. Она была не одна. Они еще не прижились как следует, и к ней никто не ходил. Павел Васильевич обрадовался, что у матери, видимо, нашлась подруга. «Повеселей ей будет. Глядишь, и сходит куда», — подумал он.
В кухне слышался разговор.
— Уж вот какое вам спасибо, вот какое спасибо, прямо и не знаю, — как всегда нараспев, говорила мать. — Думала, и не донесу.
— Вы так меня благодарите, Анна Семеновна, что мне, право, неудобно.
— Вы разве меня знаете? — удивилась мать.
— Знакомая говорила о вас. А вам разве неприятно это?
— Нет, нет, что вы! — уже суше и сдержанней ответила мать, и Павел Васильевич понял ее.
Находились и раньше люди, которые пробовали войти к ним в дом. Вот так же, вроде от души, помогут, с участием поговорят или еще что-нибудь, но за всем этим — ни души, ни участия, а своекорыстная мысль что-то иметь от такой дружбы.
Мать загремела посудой. Но новоявленная знакомая, видимо, не поняла или не хотела понять, что ее просят уйти.
— Не под года вам, Анна Семеновна, такие ноши. Видно, не бережет вас сын. Теперь ведь дети известно какие…
Павел Васильевич вспыхнул и сел на диване. «Какое ей до этого дело?» — сердясь, подумал он.
Как-то, год назад, он предложил матери взять домработницу, и она ответила: «И не говори лучше. Ты что? Или у меня руки отсохли? Или я барыня какая? Мы рабочие люди, сынок, и не обижай меня».
— На сына не жалуюсь, — отрезала мать. — Он меня не заставляет через силу делать. Тяжело — можно два раза сходить, день велик, а при деле жизнь легче.
— Так все вдвоем и живете?
— Как видите, — уже теряя терпение, резко ответила мать.
— А ведь он уж в годах у вас.
— Ну и что? Не могу, говорит, вполсилы работать и вполдуши жить. Его дело…
Павел Васильевич не выдержал и приоткрыл дверь, чтобы выйти, но посетительница уже прощалась:
— Ну, до свиданья, я пойду.
— Прощай, матушка.
Павел Васильевич увидел ее и вздрогнул. «Надина мать! Конечно. Такое сходство возможно только у матери с дочерью. Как же все это неловко вышло. Остановить? Неудобно. Как нехорошо получилось. Зачем она приходила? Неспроста. Неужели разведка? Неужели сказала матери?..»
— Что с тобой, сынок? — войдя, спросила мать.
— Так, мама, голова что-то…
Она положила на лоб ему руку и встревожилась.
— Ты горячий, господи! Да что же это такое?
Она засуетилась, забегала, растерянная, испуганная, с тревогой глядя на него.
Этот визит Надиной матери подал Павлу Васильевичу новую надежду. Он прогнал от себя мысль, что если бы у Нади была любовь, то была бы и вера в него. «Что ж, девушка, кроме любви, должна иметь еще и благоразумие. Она ведь не знает его хорошо, а жизнь имеет примеры того, как бывает осмеяна и растоптана самая нежная, самая чистая девичья любовь и искалечена сама жизнь. Она имеет право на эту осторожность, — думал он. — И, в сущности, можно ли ждать, чтобы нескольких встреч было достаточно? Главное — интересуется, значит, я ей не безразличен».
Вскоре вечером после занятий ребята пригласили его с собой в парк. Комсомольцы завода разбили его на окраине поселка (для этого заводу был выделен небольшой лесок, находившийся неподалеку). Он пошел. Ребята водили его по свежим дорожкам, около еще не достроенных павильонов, рассказывая, чего им не хватает и что как будет выглядеть, когда достроится. Они гордились своим комсомольским парком и привели сюда директора не зря: хотели, чтобы он увидел, как им надо помочь. Павел Васильевич понял это, хотя они и не говорили прямо.
— Ладно, ребята, я сделаю, что от меня требуется. Обязательно сделаю, — сказал он.
Потом все разбрелись по одному. Где-то слышался баян и шум танцев. Павел Васильевич пошел туда.
Старательно играл баянист, без устали кружились пары. Здесь еще фокстроты и вальсы не вытеснили кадриль, молодежь танцевала то и другое. Павел Васильевич с интересом смотрел этот старый и в каждой местности в чем-то своеобразный танец. Вдруг он увидел Надю. Вся точно налитая здоровьем, она поразила Павла Васильевича не только красотой лица и выразительностью глаз, но какой-то неотразимой прелестью всей своей фигуры. Крутые плечи, высокая грудь, стройные ноги, плавность и легкость движений — все было в ней необыкновенно изящно, мило ему. Он подошел к ней.