Теперь они встречались почти ежедневно. Захваченный своим чувством, Павел Васильевич не замечал ничего, кроме своей любви к ней. Они гуляли по полям, сидели рядом где-нибудь в парке или в лесу, чтобы никто не тревожил их чувств, говорили о разных мелочах, огромное значение которых было понятно только им двоим. Во всяком случае, так именно казалось Павлу Васильевичу. Те трудности, заботы, тревоги, которые были на работе, воспринимались совсем иначе, чем раньше. Если раньше он жил только ими, то теперь вся жизнь, которая шла вокруг него, наполнялась каким-то новым светом, новым содержанием. Все, что он любил в этой жизни, казалось еще лучше, прекрасней, значимей. А что было плохо, чувствовалось еще острей.
На заводе входило в строй новое оборудование, новые участки и цеха. Как все сделать так, чтобы было по-настоящему хорошо? Чтобы и людям на каждом рабочем месте было легко и приятно работать, и дело шло как нужно? Приехала группа молодых инженеров и техников. Павел Васильевич знал, что сразу они не могут как следует организовать дело. Хотелось поставить на участки людей, жизненно опытных и отлично знающих практику дела. Но приехал инженер — давай ему место: он дипломирован. Получался разрыв между тем, что требовало дело сейчас вот, немедленно, и тем, что могли сделать люди, которые должны были его возглавить. Стать на путь официального решения вопроса он просто не мог. Он беседовал с каждым молодым инженером и техником, и, хотя многие соглашались с тем, что надо поработать сначала на рабочих местах, он слышал и прямую обиду, и скрытое недовольство. Вошло у нас, к сожалению, в обиход представление о том, что если кто получил диплом, то, значит, уже имеет право на командование людьми. Его уже с другими не равняй, другие уже не то, что он.
Начались жалобы. Жаловались везде, куда можно было жаловаться. Особенно же возмущались тем, что при направлении в цеха, к станкам, как у нас принято выражаться, не говорилось о сроках.
— Это будет зависеть от вас, — говорил Павел Васильевич каждому. — Как себя покажете. И потом — я не понимаю вашей обиды. Что же — вы представляете себе место у станка вроде наказания, которому обязательно надо установить срок?
— Но все-таки. Ведь нас же не для этого учили.
— А для чего?
— Но это… Ведь вы же прекрасно понимаете, для чего!
— Я, конечно, понимаю. Жаль, что вы немножко не так понимаете. Вас учили работать. Вот мы и хотим посмотреть, что вы умеете, как умеете. И чтобы вы сами поняли это. Ну и познакомиться с вами получше.
И хотя многие уходили вроде согласившись, а другие кричали и грозили «пойти выше», — и те и другие — добрая половина приехавших — были обижены и несогласны.
Сотни молодых рабочих и учеников, завтрашних рабочих, тоже требовали заботы и внимания. Тут тоже получалась неувязка. Если молодые специалисты возмущались тем, что их не ставили мастерами и начальниками, то молодые рабочие были недовольны, когда им назначали недостаточно опытного мастера или начальника.
Все эти вопросы волновали, конечно, не только Павла Васильевича, они в первую очередь волновали заводскую молодежь. И вот в заводском клубе было созвано молодежное собрание с повесткой дня: «Место молодого человека в жизни». Перед тем как вывесить объявление, к директору зашел Воронов.
— Тебя просят прийти, Павел Васильевич, — сказал он. — Вопросы к тебе есть у молодежи. Когда можешь?
— Ты чего-то удивляешь меня, — обиделся Павел Васильевич. — Может, еще спросишь: когда вам будет угодно, товарищ Соколов? Когда нужно, тогда и приду.
— Значит, приходи послезавтра.
В афишах было написано: «На вопросы отвечает директор завода». И надо сказать, что не доклад на эту тему, а именно то, что директор ответит на волновавшие каждого молодого человека вопросы, привлекло в клуб такое количество молодых людей, что зал был полон. Павел Васильевич сидел на сцене, в президиуме собрания, и, как и все, наверное, в зале, с мыслью «когда он наконец кончит» слушал доклад молодого лектора. Лектор говорил неплохо, говорил о том, что, безусловно, было верно: и о том, что коммунизм строить молодым, и о том, как увлекательна профессия рабочего, и о том, что писали о труде великие люди, с каким уважением народ относится к труженикам, как ценит и бережет их наше государство, и о многом, многом еще. Говорил долго. И чем дальше, тем шумней становилось в зале, и председательствующий чаще призывал к тишине. Но тишины не было. Люди переговаривались, сидели, повернувшись друг к другу и даже совсем отвернувшись от сцены. Лектор вытирал лоб, старался перекричать этот шум, но ничего не выходило. Павел Васильевич понимал его состояние, чувствовал его обиду на слушателей и растерянность даже от того, что доклад, к которому он, видно, тщательно готовился, просто не слушают, но помочь ему ничем не мог. Он встал, вышел из-за стола и крикнул: