Он вышел из-за переносной трибунки на средину сцены и стал рядом с Вороновым, сопровождаемый общим недоверчивым вниманием.
— Товарищи, — начал он, прямо и открыто глядя на сидящих перед ним людей, — кто-то здесь сказал, что я не на месте. Мне советовали лучше пойти бить молотом, чем сидеть в директорском кабинете. Что ж, правда, что я был кузнецом. А вот оратором не бывал еще. Итак вот не приходилось себя чувствовать… Ну да ладно. Скажу только, что пришел к вам и как директор, и как человек, недавно еще бивший молотом. Думаю, что пригодится и то и другое.
— А кто это сказал? — раздался чей-то возмущенный голос. — Кто?
Зал загудел. Но никто не поднялся с места, не признался, да и ждать этого было нечего.
— Тихо, товарищи, — крикнул Воронов, — не спрашивайте, такие люди блудливы, как кошки, а трусливы, как зайцы. Начнем разговор.
Взволнованный зал не утихал, и председательствующий, видя, что звонок не помогает, повысил голос — почти закричал:
— Вот тут есть вопросы в письменной форме, начнем с них. А там у кого еще будут — прошу присылать или спрашивать с места.
Выйдя из-за стола, он подошел к Павлу Васильевичу и передал записки. Принимая их, Павел Васильевич обернулся и встретился взглядом с Вороновым. Секретарь подбадривающе и дружелюбно смотрел на него, как бы говоря: «Ну смотри, Васильич, не подкачай!»
Павел Васильевич прошел к трибуне и в установившейся тишине прочел:
«Почему нас не ставят работать по специальности и отчего смотрят на нас с предубеждением и недоверием? Мы учились, чтобы отдать все силы избранному делу, а нас отталкивают от него. Если мы еще не имеем практических навыков, то их наживают на том деле, которое предстоит делать, а не на другом месте и не на другой работе».
— Так. Ясно, — откладывая записку, сказал Павел Васильевич и спросил: — Кто это писал?
Тишина. Ни один человек не шелохнулся.
— Странно, — проговорил Павел Васильевич, — человек обижается на то, что его не ставят мастером или начальником, и трусит ответить, что это его записка, его точка зрения, его убеждение. Простите меня, но наш народ, а конкретно наш рабочий человек и все мы с вами не любим трусов. Ну допустим, автор записки стал начальником или мастером. Что дальше? Когда надо будет постоять за своих людей или за свое дело, он — ни бе ни ме. Какой же это руководитель? А мы ведь смотрим на все только с этой стороны. Вот вам первый мотив, почему мы не ставим молодых специалистов к руководству сразу.
В средних рядах произошло какое-то движение. Павел Васильевич посмотрел туда и увидел, как подбадриваемый товарищами немного помялся в нерешительности молодой техник (он помнил его), потом встал и сказал:
— Это я написал.
— Ну вот, это другое дело, — улыбнулся Павел Васильевич.
— Но я не трус. Кому угодно скажу, что думаю, если будет надо. — Техник покраснел от обиды и оттого, что все смотрели на него, говорил с запалом, вызывающе, чуть подавшись всем корпусом вперед. — Я от всех сказал, потому и не ответил сразу. Раз все, так все. Все так думают, только молчат, а я не трушу, как другие…
Но эта-то его запальчивость и весь немного растрепанный вид как-то противоречили его словам. И вдруг какая-то девушка хихикнула, потом еще одна, и зал грохнул смехом. Смех этот, как дождь в пыльный день смывает налет грязи с зелени, точно смыл то состояние натянутости и напряжения, которое еще чувствовали все. И всем стало свободней и легче. Павел Васильевич, повеселев сразу, крикнул:
— Ну всё, друзья, всё! Хватит! Ему и так попало. А ведь он молодец! Честное слово, молодец! — повторил он. — Я видел, как его соседи мялись и жались и, в сущности, направили на него наш смех, а сами хоть и не показались, но выглядят куда смешней его. Ну да ладно. Теперь о записке. Записка очень серьезная и откровенная. А это очень важно.
Смех стихал, и Павел Васильевич проговорил уже серьезно и вдумчиво:
— Буду отвечать на каждый вопрос отдельно. Тут их два. Первый: «Почему нас не ставят работать по специальности?» Этот вопрос идет от совершенного незнания своей специальности. — И, повышая голос, так как послышался шепот несогласных, он продолжал: — Да, именно так, и я утверждаю это! Вы не знаете своей специальности, иначе бы и не задавали этого вопроса. Вас ставят на рабочие места к станкам, а не мастерами или инженерами сразу, и вы заявляете в своей записке, что это вас ничему не учит, Надо учиться на такой работе, которая вам предстоит. И есть еще один вопрос: о недоверии и предубеждении к вам. Вы не знаете той работы, которая вам предстоит, а если не знаете, то мы и не можем вам ничего доверить. Предубеждения к вам нет — это идет от вашей обиды. Вот вроде так, официально, и все, но я хотел бы поговорить с вами по душам и пошире немного. Если есть желание, то я поговорю.