— Пора домой, — неожиданно сказала Надя.
— Почему? — и удивился, и огорчился Павел Васильевич. — Еще рано.
— А погляди-ка, уже три часа утра.
Действительно, было три часа. Павел Васильевич не заметил времени. А Надя неожиданно зевнула.
— Спать хочется, — призналась она. — На работу скоро.
— Да, да, — отвечал Павел Васильевич, пораженный тем, что сейчас, после этой незаметно пролетевшей ночи, такой взволнованной и радостной для него, она так неожиданно откровенно зевает. Но она положила ему на плечи руки и, улыбнувшись, сказала:
— И тебе ведь спать пора, мать, наверное, заждалась… Завтра встретимся.
— Конечно, конечно, — согласился он.
— И еще я тебе хочу кое-что сказать, Паша.
— Говори.
— У меня послезавтра день рождения, придешь?
— Неудобно, Надя.
— Почему? — удивилась она.
— Не обижайся. Я не потому, что стесняюсь тебя или еще что, но твоя мать, другие люди… Не знаю… Мне просто неловко.
— Ну вот еще. Я хочу, чтобы ты пришел! — требовательно и капризно сказала она. — Я этого хочу! Если любишь — придешь. — И, повернувшись, пошла прочь.
Он догнал ее, просил не сердиться и обещал прийти обязательно.
И он пришел.
Она ждала его у ворот. По деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Надя открыла дверь, обшитую оборванным дерматином, и они очутились в просторной, но запущенной прихожей, из которой две двери вели в комнаты и одна, открытая, в кухню — тоже просторную и тоже грязную.
Заметив, что Павел Васильевич окинул все помещение быстрым взглядом, Надя пояснила:
— Никак не можем собраться с деньгами, чтобы привести все в порядок — я ведь одна работаю.
— А сами? — невольно вырвалось у Павла Васильевича.
Она с удивлением посмотрела на него.
— Сами? — переспросила она. — Как это — сами? Такую работу?
— У меня мама всегда белила сама. Но, извини меня, я просто так, к слову…
— Пойдем к маме.
— Можно, я покурю и с тобой наедине побуду хоть немножко?.. Потом и пойдем.
— Кури. А я на кухню — посмотрю, не забыла ли чего. Такая, знаешь, суматоха.
Павел Васильевич закурил и хотел присесть на сундук, но проверить, чиста ли эта обитая крест-накрест железом крышка огромного сундука, было неловко, а сесть так он не решался: какое-то неприятное чувство сдержало его. Он курил стоя.
Вдруг еле различимый, но все же понятный разговор из-за двери заставил его насторожиться. Один из голосов показался знакомым. «Кто же это? — подумал он. — Воловиков? Конечно, он. Приятная компания. Неужели Надя не знала? Но, собственно, какое ей дело до наших отношений».
— И везет же людям! — услышал Павел Васильевич голос Воловикова. — И не старый ведь еще, а директор такого завода.
— Ну, а вы как с работой? — спросил женский голос.
— Плохо. Предлагают все ерунду какую-то. А я ведь работал… знаете! Доверяли. Всё забывают, всё. Потому, что людей жалею, душа такая. А он — нет, шею любому свернет, но дорогу себе откроет. Сейчас только такие и живут. Уж вы насчет меня как-нибудь…
«Мерзость, гадость какая! За этим меня сюда звали, что ли?» — подумал Павел Васильевич.
— Ну, уж вы зря так-то… — возразил женский голос. — Надя знает, кого выбирать, и прошу вас быть уважительней к ее чувству.
— Извините, извините, Лидия Григорьевна. Я ведь ничего особенного и не сказал. То есть я не хотел сказать… Удачлив он — вот что я хотел сказать, а это очень хорошо. И Надя, конечно, молодец. И я попрошу вас уж как-нибудь… В знак старой дружбы…
Первым желанием Павла Васильевича было уйти. «Но хорош же я буду: зашел, покурил, хлопнул дверью и ушел. Надя ведь ничего не слышала, не знает. Неизвестно, как бы она восприняла это. Он, наверное, гость матери, а не ее. Что же я обижу ее, и за что?» — рассуждал он, комкая в пальцах недокуренную горящую папиросу.
Обернулся, ища куда бы бросить окурок, и увидел, что Надя стоит в дверях кухни и вопросительно смотрит на него.
— Что с тобой, Паша?
— Ничего, ничего… Папироса такая… горечь одна.
Она подошла к нему и улыбнулась:
— И не знаешь, куда девать? Эх ты! Давай я брошу в ведро.
— Ну что ты, я сам…
— Да уж молчи… Где так… а тут оробел. Стесняешься?
«Нет, она, конечно, ничего не знает. И черт с ними со всеми!» — думал он, глядя на нее.
Надя за руку повела Павла Васильевича в комнату.
— Мама, Павел Васильевич пришел к нам, — открыв дверь, сказала она, — и стесняется заходить.
Посередине широкой с двумя окнами комнаты стоял старинный, на точеных ножках стол — накрытый, готовый к встрече гостей. Кроме него, было много разных вещей старинной работы. Перед окнами — рояль.