— Как не была? — опешил Прохор. — А мне милиционеры рассказывали, ты билет купила, они и сами пытались на паром попасть, чтоб тебя там задержать, да не успели…
— Дурни они, твои милиционеры, — усмехнулась Августа. — Билет я и вправду купила, но лишь для отвода глаз! Сама на паром ни ногой! Я ж смекнула: коли гнаться за мною будут, непременно попытаются узнать, не покупала ли я билет. Вот я и купила! А старик, что в кассе сидел, меня, конечно, запомнил! Я ведь тогда какая видная была — не то, что ныне… Купила я билет, а сама-то и в лес подалась. И оттуда всё видела, как немцы пристань пулемётами утюжили, а потом и паром вместе с пассажирами взорвали… Ух, там такое творилось, Прохор! Сам чёрт не уберёгся бы…
— Ты ешь, ешь, Августа! — заботливо воскликнул Прохор Михайлович. — Тебе как следует подкрепиться надо. У меня, конечно, тут не густо… но чем богат, тем и рад! Главное, ты здесь, а дальше мы тебя подкормим, уж не сомневайся! Главное ведь в том, что голодухи-то нет больше…
Августа внимательно посмотрела на Прохора, будто бы пыталась оценить его слова. Не ответила ничего и принялась за еду. Правда, ела она немного и явно без особой охоты — словно не хотела обременять хозяина лишней заботой о себе. На нее это было не слишком похоже, но… люди ведь со временем меняются.
Прохор Михайлович терпеливо выждал, когда Августа немного поест, а когда она отодвинула тарелку, спросил осторожно:
— А дальше что было?
- Ну что дальше! Пошла через лес — куда тропа выведет. Из села в село, из города в город. А вскоре поняла, что кроме человечины ничего есть не могу! Стала людей убивать пропитания ради. Человек пять убила: одного ребенка, двух женщин и двух мужиков… На последнем убийстве повязали меня. Факт людоедства доказать не смогли — мужичка-то я съела до крошки, а кости все сожгла в пепел!
За убийство судили меня и на каторгу! Дали 25 лет, и то поблажка вышла за то, что я смогла доказать, будто съеденный мною мужик на меня-то сам и напал. Так вот…
Прохор заметил, с какой жадностью во взгляде Августа смотрит на бутылку. Он налил ей еще полстакана.
— Довольно? — спросил предупредительно. — Смотри, а то боюсь, как бы плохо тебе не стало с не привычки-то…
— Спасибо тебе, Прохор, заботливый ты мой! — с неожиданно теплой улыбкой отвечала Августа. — полстакана мне сейчас в самый раз… Себе налей хоть капельку, я не алкашка какая-нибудь, чтоб в одиночку водку-то хлестать.
Прохор Михайлович и себе налил полстакана. У него голова шла кругом от рассказа боготворимой им женщины, которая говорила о вызывающих оторопь своих деяниях так невозмутимо, будто речь шла о чем-то обыденном и повседневном. На совсем трезвую голову такое испытание было фотографу явно не по плечу…
— Попала я, Прохор, далеко-далеко, в бухту Находку, — продолжала рассказывать Августа. — Вместе с другими каторжниками рыбу я ловила. Без человечьего мяса страдала страшно — болела даже! Однажды завхоз послал меня в деревню — рыбу на водку выменять. Когда возвращалась, в глухом месте увидела мальчишку — он грибы собирал. А кругом — никого! Вот повезло-то, думаю! Убила я его, оттащила в овраг, на куски порубила, на костерке поджарила… Тем и спаслась, а не то ноги бы в лагере точно протянула.
Потом меня в другой лагерь перевели — Дубровское… Когда шли по этапу, я сошлась с некой Марией Кривошеевой. Она была воровкой… Я ее от приставаний завхоза уберегла, и она стала мне преданной, как собака. В Дубровском пробыли почти год, и Мария под амнистию попала. Ее освободить были должны к майским праздникам. Она-то мне и помогла бежать, когда нас вновь по этапу погнали в таежный посёлок какой-то…Так и пошли мы через тайгу — освобождённая и беглянка. Мария-то к себе на родину хотела дойти, на Кубань… Не дошла, сердешная. Там, в тайге, косточки ее истлели уже, поди, а справка об освобождении мне по случаю досталась…
В тайге набрела я на одну деревеньку — такую глухую, что в ней ни про революцию, ни про войну и не слыхивали! Приютила меня бабка старая, которая всех там в страхе держала потому как слыла она ведьмой! И стала я у нее жить. А знаешь, Прохор, она и вправду ведьмой была! Такому я у нее научилась… Ну, в общем, тебе о таких вещах знать не положено! Прожила я у нее девять лет! И за это время в деревеньке-то чудеса всякие творились — то у кого сестра пропала, то еще у кого — племянник, то папка в тайгу пошёл и не вернулся… Я, конечно, всё ЭТО с умом делала, следов не оставляла…и так мне хорошо было, Прохор! Как убью кого из деревенских, человечинки поем всласть, и сразу на сердце становится так тепло, так радостно…