Августа устремила на Прохора долгий пристальный взгляд, и в глазах ее будто полыхнуло черное пламя. Прохор невольно содрогнулся…
— Вот то-то! — усмехнулась Августа. — А ты тут говоришь, мол: я тебя люблю, ты живи у меня… Выбрось ты из головы всю эту белиберду, Прохор… Выбрось и забудь ее напрочь!
На старенькой электроплитке закипел чайник, и хозяин пошел его снимать. Вернулся к столу, разлил по чашкам кипяток, долил свежей заварки, положил на блюдце конфеты, несколько печенюшек… Августа взглянула на него с доброй улыбкой, но Прохор Михайлович едва ли это заметил.
— Ты очень хороший человек, Прохор, — сказала она с неожиданной теплотой. — Замечательный человек… Ты тут сказал, что я тебе жизнь спасала, и не раз. Твоя правда, было такое… Тело я твое спасала, а вот душу твою загубила безвозвратно! А это куда страшнее…
— Перестань, Августа! — с досадой отозвался Прохор. — Какая там еще душа! нет никакой души, и ничего ты не загубила! Болтология это всё…
— Значит, по-твоему, человек ничем существенно не отличается — ну, скажем, от крысы? — усмехнулась Августа. — Или от свиньи? Ну, разве что на двух ногах ходит?
— Не знаю я, Августа… Скорее всего, так оно и есть.
Он придвинул ближе к своей гостье чашку с чаем, но Августа не обратила на это внимания.
— Нет. Прохор, не так… Ты, может, и удивишься, но душа даже у крысы есть! Своя, конечно, крысиная, но самая настоящая душа! А у человека — душа есть тем более.
— Не знаю… Не вижу… Одни инстинкты только и есть, — мрачно заметил фотограф.
— Инстинкты? И это говорит человек искусства! ты же не просто фотоснимки делаешь, Прохор! Ты не только лица, ты души людские фотографируешь! никогда не замечал?
Прохор Михайлович присел к столу напротив Августы. Попытался было отпить чаю, но тут же отставил чашку: слишком горячий.
— Погодь, Прохор, — заботливо улыбнулась гостья. — Неровен час, ошпаришься!
— К чему вдруг эти разговоры, Августа? — спросил он настороженно. — Время ли сейчас философствовать?
— Разговоры-то? — Августа поставила локти на стол и оперлась подбородком на сплетенные пальцы. — Да к тому, что тело я твое спасала, а душу твою губила не просто так, а намеренно! И сознательно! А самое страшное, что ничего теперь не исправишь… Душу твою уже не спасёшь! Она навечно теперь…
Августа вдруг умолкла и безнадёжно махнула рукой.
— А впрочем, ладно… Лучше тебе не знать и не верить… Время придёт, сам всё и узнаешь, а слова люди обычно воспринимать не хотят. Только тяжко тебе будет, Прохор! Ой, как тяжко! А причиной тому — я… Так что любить меня ты не должен. Погубила я тебя, Прохор… навечно погубила!
— Должен или не должен, сердцу не прикажешь, — мрачно заметил Прохор Михайлович. — Однако довольно разговоров о душе и всяких там высоких материях. Раньше надо было об этом думать, а сейчас давай спустимся на землю, Августа… Остаться со мной ты не можешь. А ехать тебе разве есть куда?
— Ехать мне некуда, Прохор, — отвечала женщина, — почитай, сам знаешь! Дома у меня нигде нет, родных тоже… Разве что на восток куда-нибудь податься. Только как я без документов поеду? А кроме вот справки об освобождении ничего нет, да и та подложная… На убиённую и съеденную мною рабу божию Марию выписанная…
— Что ж теперь? — спросил Прохор с горечью. — Выходит, у нас тупик с тобой, Августа?
— Да нет, Прохор… Нет у нас никакого тупика. Я ведь к тебе не просто так взяла и заявилась…
— Как это понимать, Августа? Что значит «не просто так»? поясни…
— А нечего тут пояснять. Ехать некуда, оставаться нельзя… умирать я к тебе приехала, Прохор.
Августа произнесла эти слова так просто, буднично, словно говорила о чем-то банальном, обыденном, о том, что имеет место быть каждодневно.
В комнате воцарилась замогильная тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем настенных часов.
— То есть как… умирать? — с трудом выдавил из себя Прохор Михайлович. — Ты о чём это?
— Не понимаешь, что ли? — спросила Августа. — Не видел никогда, как умирают?
Прохор Михайлович не мог вымолвить ни слова. Да, Августа всегда умела вогнать его в состояние шока! Вот и сейчас он только судорожно и беззвучно открывал рот, словно рыба, выброшенная волной на берег. Августа смотрела на него сурово и осуждающе, словно испытывала гнев от его непробиваемой бестолковости.
— Нет… ты погоди, погоди, Августа! — пробормотал Прохор Михайлович, обретя наконец дар речи. — Что ты такое говоришь… Да ты с ума сошла, что ли?
— Хватит, Прохор. Утомил ты меня своей дуростью, — сказала Августа устало. — Я ведь, кажется, предельно ясно выражаюсь и на русском языке… А ты как будто спишь всё время, ничего не соображаешь!