Прохор Михайлович испытал настоящий шок при виде этого очаровательного создания. Откуда она появилась здесь, в его тёмной, запылённой конуре… кто ее привёл, как она попала в его комнату при запертой и задвинутой на засов входной двери?! И одета она была совсем не по сезону: голубое платьице с отложным белым воротничком, короткие рукава, на ногах — летние сандалики и белые носочки…
Светлые волосики заплетены в две короткие косички, в которых красовались два больших белых банта, похожие на огромных бабочек. И вообще, девочка выглядела так, как будто в летний детский лагерь собралась.
Прохор Михайлович непонимающе смотрел на девочку пристальным замутнённым взглядом. Ему даже не показалось странным — почему в этой комнатушке, где царила ночная темень, он прекрасно видит эту девочку, которая словно вся светилась как бы сама по себе… И несмотря на сильно сдавшее в последнее время зрение, он отлично видел ее всю, каждую черточку ее лица, каждый волосок на ее головке! И это само по себе было крайне удивительно.
— Девочка!.. — слабым голосом прошептал Прохор Михайлович. — А ты… кто?
— А ты разве не узнал меня, дедушка? — отозвалась девочка, ласково и доверчиво глядя на него.
— Тебя? Нет…
Он продолжал смотреть на нее во все глаза, и вдруг в чертах лица странной маленькой гостьи ему действительно показалось нечто неуловимо знакомое.
— Я Поля… — сказала девочка, продолжая улыбаться ему. От ее непосредственной открытой улыбки Прохору Михайловичу на сердце неожиданно стало невероятно легко и свободно.
— Поля? — удивлённо повторил он непривычное его слуху имя. — Но я никогда не знал девочки по имени… Поля…
— Знал, знал, — с лукавинкой в голосе ответила девочка. Она даже погрозила ему пальчиком так, будто хотела показать, что знает, куда он спрятал от нее пакетик сладостей или ее любимую игрушку.
— Прости… миленькая… но я… не помню, — тяжко дыша, сказал Прохор Михайлович. Каждое слово давалось ему с огромным усилием, но ему при этом страстно, до дрожи в сердце хотелось бесконечно смотреть на эту очаровательную, красивую малышку, хотелось слышать ее голосок, звеневший, словно серебряный колокольчик…
В ее присутствии ему даже становилось как будто легче дышать, и он внезапно жутко испугался — а вдруг она уйдёт? Исчезнет так же неожиданно, как и появилась?
И Прохор Михайлович ощутил непреодолимое желание продолжить начавшийся было их разговор…
— Хочешь, я тебе подскажу, дедушка? — спросила девочка.
Это ласковое, такое близкое обращение «дедушка» наполнило опустошённую и будто выжженную душу Прохора Михайловича уютным, трепетным, поистине семейным теплом.
Он даже попытался ей улыбнуться, хотя бледные холодеющие губы уже плохо слушались его, и улыбка не получилась.
— Хочу… миленькая… подскажи мне, — почти прошептал Прохор Михайлович.
— Меня привела в этот дом тетя Августа, — сказала девочка. — Это было зимой…
Она украла меня у мамы, когда мама стояла в хлебной очереди. Потом тетя Августа привела меня к себе в подвал. Там она взяла большой такой нож и убила меня…
Я даже не поняла — зачем, я ведь ей ничего не сделала. Она сама ко мне подошла, позвала к себе, обещала длинный такой леденец дать… Я и пошла! А оказалось, что тетя Августа съесть меня хотела! Мне мама говорила, что с незнакомыми ходить нельзя и говорить тоже нельзя, но я не послушалась — тетя Августа была такая добрая и красивая очень. Я и не думала, что она собирается меня убить. А потом тетя Августа и еще другая тетя из моего мяса котлет понаделали. Сами кушали, и тебя тетя Августа угостила! Ну, вспомнил теперь, дедушка? — девочка посмотрела на умирающего невинными голубыми глазами, будто напоминала ему о весёлой загородной поездке. — Тетя Августа тогда вот за этим самым столом сидела перед тобой и рассказывала, из чего сделаны котлеты, которые ты кушал. Ты не поверил, и тогда она тебе мою отрезанную голову показала, ведь она ее с собой принесла! Ты так испугался тогда — просто ужас… Ну как, помнишь?
— Господи… — словно в полузабытье прошептал Прохор Михайлович.
Конечно, ЭТО он помнил. Неужто такое забудешь… И сейчас он отчётливо вспомнил, как Августа, сидя за столом, демонстрировала ему вынутую из мешка отрубленную голову девочки, которую он поначалу принял за крупную свёклу, и как Августа, усмехаясь, сказала ему тогда: «Ее звали Поля…»