И вот перед ним сейчас сидела как раз та самая убиенная кровожадной людоедкой девочка…
— Да… — тихо и сдавленно признёс Прохор Михайлович. — Теперь я помню…
— Ну вот видишь! — девочка радостно улыбнулась ему, будто они играли в забавную и захватывающую игру. — А говорил, что не знаешь меня… А вот и знаешь, дедушка! это тетя Августа нас с тобой познакомила.
— Познакомила?! — Прохор Михайлович невольно содрогнулся от такого слова, произнесённого ребёнком применительно к тогдашнему кошмарному событию. — Познакомила…мНо ведь тетя Августа так жестоко убила тебя! А потом глумилась над твоим тельцем… готовила из тебя… пищу. А ты говоришь о ней… так безобидно … сочувственно даже! тётей ее называешь… разве ты не должна ее ненавидеть?
— А ненависти и злобы у нас нет, — просто сказала девочка.
— А где это — «у нас»? — спросил Прохор Михайлович.
— Ну… там, откуда я пришла…
Прохор Михайлович только судорожно сглотнул. Говорить ему становилось всё труднее.
— Ну как же… Полечка! ведь она тебя убила и… съела!
Девочка грустно наклонила белокурую головку.
— Так изначально было мне назначено — умереть очень рано и не своей смертью, — тихо сказала она. — Я этот путь сама себе выбирала… Что ж мне теперь тётю Августу ненавидеть, если она исполнила то, что было мне предопределено? вот только очень больно было… знаешь, дедушка, так больно! Особенно, когда тетя Августа голову мне ножом отрезала… я всё чувствовала, потому что не совсем еще мёртвая была… Так больно! Но она причиняла мне такую боль не нарочно, просто торопилась очень.
— Полечка, миленькая! Что ж такое ты говоришь? Ты вроде как…оправдываешь ее?
— Ну… не совсем, конечно… — ответила Поля. — Я ей не судья. А ненавидеть я не умею… скорее, сопереживаю ей. Ей так трудно… она вечность целую страдать будет. Вот только маму мою жалко…
— А что случилось с твоей мамой? — спросил Прохор Михайлович.
— Ну… — девочка помрачнела, и Прохор пожалел, что задал ей такой вопрос, но уже было поздно. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь… — после того, как тётя Августа похитила меня и убила, мама долго меня разыскивала… с ног сбилась, не нашла. Потом она сутками сидела дома, ничего не ела, не пила, на работу перестала ходить. К ней соседки приходили, утешали и так, и этак, а она будто и не слышала ничего. Один раз к ней с фабрики приходили с милицией!
«Ты чего, — говорят, — на фабрику не ходишь? Работу задвинула напрочь, охренела совсем: про военное положение слыхала, поди? Под суд хочешь, что ли? За саботаж знаешь, что положено?»
А мама как будто их и не слышит. Тётя Катя, соседка пожилая, им и говорит: "Бога побойтесь, у нее дочку украли! Не в себе совсем наша Мария! Не говорит, не спит, не ест…"
А они ей: закон для всех один. А дочку украли — в милицию пусть заявит… Эка невидаль — детишки-то нынче мрут через одного, как мухи! А я здесь же была, всё видела, всё слышала! Я к маме подходила, в глаза ей заглядывала, говорила, кричала даже: «Мама, я здесь, рядом с тобой! Посмотри же на меня!» А она глядела как будто сквозь меня, и я никак не понимала, почему она меня не видит. Я тогда еще не знала, что могу в вашем мире появляться, но люди меня не видят, не слышат, не чувствуют… Это я потом уже про то узнала…
— А вскоре мама слегла, — с нежной грустью продолжала рассказывать Поля. — И все про нее позабыли, только тетя Катя одна приходила к ней… Ну, и я еще, только они меня не видели! Я появлялась в комнате, становилась возле маминой постели и ждала — сама не знаю, чего… Мне так хотелось ей сказать:
«Мамочка, миленькая, не переживай за меня так! Мне сейчас хорошо, честное слово, мамочка! Ты меня прости, что я тебя не слушалась, но сейчас мне так хорошо! Я летать могу, сквозь стены проникать могу, и голода ни капельки не чувствую! Совсем-совсем! А какие сказочные миры я видела — красивые да бескрайние! Хочешь, расскажу?..»
Но ни мама, ни тётя Катя меня не слышали, не видели…И мне хотелось плакать из-за этого.
А однажды мама вдруг сказала тете Кате: «Знаешь, Катенька…а мне сегодня кажется, что моя ненаглядная Полечка здесь…» Тетя Катя удивилась сильно и говорит: «Где?» «Да вот же она, рядом с моей лежанкой стоит!» Тетя Катя изумлённо так по сторонам посмотрела, встала, в коридор даже выглянула, к маминой постели вернулась и говорит: «Да господь с тобой, Маша — нету здесь никого! Окромя тебя и меня только…»
«Да? — спрашивает мама, а голос у нее такой грустный-грустный! — А мне было показалось, здесь моя Полечка… моя кровинушка родненькая… здесь, со мной…»