Мессалина тоже встала и проводила его до двери. У порога Сабин взял ее руки и поднес к губам.
— Счастливчик Клавдий, — вздохнул он, — что имеет такую жену, как ты, — красивую, деликатную, верную! А моя, носящая имя матери Гракхов, одной из самых добропорядочных римлянок, обманывала меня столько раз, сколько минуло дней после нашей свадьбы.
Мессалина загадочно улыбнулась ему, прежде чем ответить:
— Если ты не в силах ничего с этим поделать, кроме как развестись, можешь хотя бы отвечать ей тем же, Сабин.
Она так и не поняла, уловил ли Сабин намек, который она подпустила в свой совет. В ответ он улыбнулся и удалился в сопровождении рабыни.
Мессалина направлялась к ложу, когда рабыня-сирийка, которую она сделала своим доверенным лицом, пришла ей сообщить, что кто-то ожидает ее в спальне. Там действительно имелась дверь, которая вела в другую комнату, а оттуда — в сад. Таким образом, Мессалина могла впустить к себе кого угодно без того, чтобы гость шел через главный вход, где его видела вся прислуга.
— Хорошо, — ответила Мессалина. — Закрой дверь, и если муж захочет увидеться со мной, скажи, что у меня есть для него сюрприз и я сама приду к нему.
Молодая сирийка кивнула, понимающе улыбнулась и вышла из комнаты, закрыв за собой обе створки эбеновой двери.
Мессалина погладила гепарда:
— Сиди здесь и держи ухо востро, Аилур. Твоя хозяйка идет на свидание с любовником.
Марк Виниций, супруг Юлии, лежал на Мессалиновом ложе и развлекался тем, что обрывал лепестки роз, которых он принес целую охапку. Родом из Калов, богатого города в Кампании, долгое время являвшегося административным центром южной Италии, Виниций еще совсем молодым снискал себе столь громкую славу искусного оратора, что Тиберий на нем остановил свой выбор, когда шесть лет назад решил выдать замуж свою внучатую племянницу Юлию Ливиллу. Мессалина, став женой Клавдия, завязала отношения с императорской семьей и познакомилась со своими дальними родственницами, Агриппиной и Юлией, и их мужьями. Молодость Виниция, его нежное лицо и изящество слога тотчас прельстили Мессалину. И Виниций не остался равнодушен к красоте молодой женщины и вскоре сделался ее любовником. С той поры как Калигула отправился в Германию, взяв с собой обеих сестер, Виниций, пользуясь совершенной свободой, навещал свою возлюбленную почти каждый день.
— Я встретил Клавдия в термах, — сообщил он Мессалине. — Он явился туда, когда я уже собирался уходить. Не думаю, чтобы он вернулся раньше, чем к вечеру.
— Что мне за дело, когда он вернется! — заявила Мессалина, расстегивая пряжку на его тунике. — Ты же знаешь, что он не посмеет прийти ко мне в спальню без того, чтобы рабыня не проводила его с моего согласия. К тому же Аилур в соседней комнате, а Клавдий дрожит от страха перед этим прелестным зверьком, точно это сам Цербер, стерегущий вход в царство мертвых.
— Тогда как здесь скорее остров счастливых, — смеясь, добавил Виниций, когда Мессалина устраивалась рядом с ним.
Склонившись над ней, он продолжал срывать лепестки роз и бросать на нее, потом осторожно потрогал ее уже слегка выпуклый живот.
— Как поживает наше будущее дитя? — осведомился он.
— Лучше всех на свете, мой Марк. Но я повторяю, что не знаю, твой он или Клавдия?
— Или еще чей-нибудь?
— Не думаю. Надеюсь, что он твой. Меня будет раздражать, если он станет походить на этого обрюзгшего пустомелю Клавдия.
Мессалина любила находиться в объятиях Виниция: хоть он и не демонстрировал грубо свою страсть — чего она вовсе не была противницей, — он проявлял мягкость, к которой она была восприимчива, и свои нежные ласки сопровождал любовными словами, услаждающими ее чувственность.
Виниций пробыл у нее до заката и ушел через потайную дверь в тот самый момент, когда рабыня-сирийка пришла известить Мессалину о возвращении Клавдия.
Мессалина отправилась в невольничий квартал. Еще утром торговец, у которого она уже покупала рабов, предложил ей двух девушек, привезенных с Востока, еще девственниц, но уже сведущих в искусстве любви. Торговец знал вкус Клавдия и догадался, что Мессалина намеревается приобрести этих двух «чудесниц», как он их определил, для своего супруга.
По распоряжению Мессалины девушек, которых звали Клеопатра и Кальпурния, хотя они не были ни римлянками, ни македонками, тщательно отмыли, удалили волосы на теле, причесали и одели в белые туники из такой легкой материи, что сквозь нее просматривались их загорелые тела с уже развитыми формами. Глядя на них, таких красивых, Мессалина ощутила в глубине души уколы ревности, но она примирилась с этим, убедив себя, что с такими чувственными девицами в постели Клавдий оставит ее в покое.