— Я подбираюсь к тому, что дает ей преимущество перед тобой. Она и Антоний создали общество, члены которого звались «те, чья жизнь неподражаема».
— Да, я действительно что-то слышала об этом, — сказала Мессалина.
— Ты, стало быть, должна знать, что Антоний наряжался слугой, а Клеопатра служанкой, и они, загримированные и переодетые таким образом, по ночам выходили на улицы Александрии, где предавались всяческому разврату.
— Я плохо представляю себя, занимающуюся этим в компании с Клавдием.
— Да, но ты можешь проделывать все это одна. Ты так прекрасна, что никто не устоит перед твоими прелестями; ты так жаждешь наслаждений, что те молодые люди, которых ты принимаешь в своем доме на Квиринале, не способны насытить тебя сполна. Тебе нужны крепкие легионеры, гладиаторы, грузчики из портов Тиберинского острова.
— Мнестер, я и сама готова так думать, но эти люди болтливы. Если я позову их к себе на виллу, они мигом растрезвонят об этом по всему городу. Я же не могу столь явно бросать вызов Клавдию.
— Было бы безумием поступать подобным образом, я советую тебе вовсе не это. Гораздо более волнующим было бы для тебя изменить свою внешность под продажную женщину и с полной свободой удовлетворять все свои желания, без всякого стеснения вкушать удовольствие в объятиях самых сильных мужчин города.
Идея пленила Мессалину. Она находила в ней пикантность, которая услаждала ее страсть к необычному; в особенности же она надеялась познать таким образом новые ощущения, которые помогли бы ей вырвать из сердца тоску, как никогда мучившую ее после смерти Азиатика.
— Мнестер, сможешь ли ты быть моим Антонием и сводить меня в те места, где меня ждут неизведанные наслаждения, которые я теперь так желаю познать? Ты не представляешь, как я устала от этой однообразной жизни во дворце подле моего властвующего супруга. Меня пожирает такой силы огонь, который не удалось умерить ни одному мужчине, как никому не удалось утолить мою жажду наслаждений. Быть может, Валерия Азиатика ждал успех там, где другие потерпели поражение, но он слишком быстро ушел из жизни и, в сущности, против моей воли.
— Мессалина, доверься мне. Я сумею сделать так, что ты познаешь самый безумный, исступленный восторг, — и не в моих объятиях, тобой уже изведанных, а в объятиях мужчин, которые будут тебе под стать.
— Вот такие речи мне нравятся. Скажи, как нам все это осуществить и когда мы тоже сможем вкусить этой «бесподобной жизни»?
— Для начала я отведу тебя в лупанар, где знаю одну проститутку, внешне удивительно похожую на тебя, — сказал Мнестер, усаживаясь рядом с Мессалиной. — Это сходство служит ей великолепной приманкой, поскольку многие приходят к ней, желая вообразить, что обладают самой императрицей. За сумму, для тебя незначительную, она наверняка согласится уступить тебе место, а сама удалится отдохнуть куда-нибудь в Капую или Неаполь. Таким образом, ты займешься ее делом, при том что никому в голову не придет утверждать, что видел, как супруга Клавдия бегает по кабакам и лупанарам Субуры. Ведь жители города, неоднократно видевшие тебя в общественных местах, уже достаточно хорошо знают тебя в лицо, и надо все устроить так, чтобы никто не мог показать на тебя пальцем, когда ты появишься перед народом вместе с Клавдием.
— Хорошая мера предосторожности. А как зовут эту проститутку?
— Это вольноотпущенница, гречанка по имени Лисиска, — ответил Мнестер, гладя кончиками пальцев нежные губы императрицы, позволившей ему это в качестве благодарности за его хитроумную идею.
— Лисиска… Лисиска… — прошептала Мессалина между поцелуями. — Это имя мне нравится. Зови меня Лисиска. Так я смогу скорей к нему привыкнуть.
Глава XXI
ЛИСИСКА
— Лисиска… Лисиска… Можно войти? Гнатон, владелец одного из самых богатых лупанаров Субуры, стоял за тяжелым занавесом, закрывающим вход в комнату, которую Мессалина сделала своим обиталищем в этом гостеприимном доме. Уже прошло больше месяца, как Мнестер привел Мессалину к сутенеру. Введенный в курс дела, он согласился принять императрицу под именем Лисиска, которая была одной из тех, кто жил у него на особом, привилегированном, положении. Хотя он использовал в основном рабынь, приписанных к его дому, Лисиска была женщиной свободной. Она платила ему за комнату и делилась с ним деньгами, которые зарабатывала в его лупанаре. Он поставлял ей столько клиентов, сколько она хотела, но Лисиска была вольна искать их и в другом месте. Заменив ее, Мессалина восприняла и ее обычаи, и Гнатон нашел в этом свою выгоду: Мессалина отдавала ему все, что получала от клиентов, оставляя себе лишь по одному динарию, чтобы иметь возможность считать, скольких мужчин она приняла в своей постели. Впрочем, даже если бы дело было для него невыгодным, Гнатон знал, что не смог бы отказать, не рискуя увидеть свой лупанар закрытым, а самого себя — изгнанным из Рима.