В последние годы и слова давались правителю с трудом, губы тоже обметала кровавая язва. Несколько преданных слуг во главе с безжалостным Сардаком молчаливо стояли поодаль, готовые по одному знаку императора схватить Макрона и отсечь ему голову. Сын Ливии прикрыл воспалённые глаза, как бы давая понять старому преторианцу, что отпускает его, но тот ещё минуты две не мог сдвинуться с места: ноги точно приросли к каменному полу бассейна.
На другой день Ефтих, возница сына иудейского царя Юлия Агриппы, явился с доносом к Тиберию. Он сообщил, что во время прогулки на колеснице по острову, которой тот правил, его царевич и Калигула неожиданно повели странные разговоры о здоровье императора, как страшно государь выглядит, еле произносит слова и по всему чувствуется, что дни властителя сочтены. Далее Гай Германик сказал: «Зачем дяде такие мучения, империи требуется молодой правитель, и народ даже поблагодарит того, кто их разом прекратит!» Но царевич ничего не ответил, а Калигула продолжал развивать эту тему и говорил столь громко и отчётливо, что не услышать его разглагольствования было невозможно.
Тиберий, выслушав донос возницы, приказал Макрону взять Юлия Агриппу под стражу и допросить с пристрастием. О Сапожке же он ничего не сказал, повелев, однако, и в отношении его провести мягкое дознание. Калигула был сильно напуган, ожидая каждую секунду своего ареста. И допрос Германику был учинён, на котором тот всё начисто отрицал, требуя наказать возницу как гнусного клеветника.
— Не стоит запираться, Сапожок, — спокойным тоном объяснял префект. — Агриппа Младший признался, что подобные речи ты не только произносил, но и являлся их зачинателем. Двое против одного. Двое не могут лгать.
— Я готов принести клятву в храме Юпитера, и пусть его молнии поразят меня, если я лгу! — Брызги летели с губ Сапожка, и Макрон то и дело утирал платком лицо, еле сдерживая гнев.
Агриппа сдался сразу же, как только префект упомянул о том, что император распорядился провести допрос с пристрастием. Последнее слово означало пытки, и нежный царевич тотчас сообразил, что с ним сделают, если он начнёт упрямиться, и выложил всё начистоту. Макрон показал Сапожку и эту запись. Наследник читал её, стуча зубами от страха, потом попросил воды.
— Ты и меня п-п-подвергнешь п-п-пыткам? — заикаясь, спросил он.
— Такого приказа не было.
— Тогда я отказываюсь подтвердить эту клевету! — выкрикнул Калигула. — Отказываюсь!
— Но император, видя твоё упрямство, может приказать применить их, — напомнил Макрон. — Стоит ли сердить его, подумай.
— Ты хочешь отомстить мне за то, что я сплю с твоей женой. Это месть, месть! — дико вращая глазами, кричал Сапожок. — Я невиновен! Я чист перед императором! Чист!
Он неожиданно побелел, на губах выступила пена, свалился со скамьи, упал на пол и забился в судорогах. Вбежали слуги, подняли Калигулу, вставив в рот деревянную палку, дабы он не прикусил язык. Макрон поморщился, наблюдая за припадком.
Как только Сапожка унесли, префект сразу же направился к Тиберию, который поджидал его. Правитель уже знал о признании Агриппы, и ему не терпелось услышать, что сказал Сапожок.
— Он всё отрицает, — сухо сообщил Макрон. — Все мои попытки усовестить его и объявить правду ни к чему не привели. С ним случился припадок, и я был вынужден прервать допрос.
Тиберий молчал. В это время одна из служанок смазывала оливковым маслом его спину, где также появились язвы.
— Что он говорит в своё оправдание? Ты показывал ему листы с признаниями?
— Показывал. Твердит, что чист перед вами, ваше величество. Но если пригрозить ему пытками, он признается, ибо Агриппа не лжёт.
Тиберий шумно вздохнул. Он и сам понимал, что Калигула зарвался, что он ждёт не дождётся его смерти, но императора останавливало одно: он не хотел быть палачом в своей семье. И без того погибло немало родственников, которых по наущению Ливии уничтожил в своё время Октавиан, да и он сам приложил к тому руку. «Мы все стоим друг друга, мы все рабы, хоть и считаем себя господами, это рабство у нас в крови, мы пропитаны им, как болото пропитано влагой». Он помнил эту фразу Марка Антония, вычитанную в одном из писем, которые теперь приводил в порядок Клавдий. Император с радостью бы передал власть племяннику, но тогда Сапожок на другой же день перережет ему горло. Уж в этом Тиберий не сомневался ни секунды. А пока толстячок жив, он делает полезные дела: вот отыскал и собрал в одну книгу все письма своего деда и сподвижника Цезаря Марка Антония. Одно из его писем, адресованное Августу, властитель даже помнил наизусть.