Святотатство было ужасное: всякая мумия, не только человеческая, но и звериная, есть тело самого умершего бога, Озириса-Аменти.
Когда Хнум спросил Юбру, зачем он это сделал, тот ответил тихо и твердо:
— Чтобы душу спасти. Здесь раб, а там свободен!
И больше ничего не могли от него добиться.
Хнуму казалось, что Юбра внезапно лишился рассудка или что, в самом деле, в него вошел бес. Жалко было старого, верного раба. Совсем его простить Хнум не мог, но наказал легко, даже бить не велел, а только посадил в яму; думал, опомнится. Но Юбра уже пятый день сидел и не опоминался.
А Хнумовой милости к нему была причина особая.
В молодости Хнум любил охотиться на крокодилов в Стране Озер, Миуэр, где было у него большое поместье у города Шедета, посвященного богу Солнца, Собеку, крокодилоглавому. Здесь, во время охоты, живал он по нескольку дней.
Каждое утро, когда он еще лежал на ложе, приносила ему свежевымытую и выплоенную, белую одежду-рубаху искусная прачка, пятнадцатилетняя Маита, сестра-жена молодого садовника Юбры: бедные люди часто женились на сестрах, чтоб не делить имущества.
А в сумерки слышал Хнум, как на заднем дворе, где опускались в пруд мостки от прачечной, шлепал звонкий валек по мокрому белью и детски-девичий голос Маиты пел:
Но по голосу ее слышно было, что она еще не знает, что такое любовь. «Скоро узнает», — думал с тихою жалостью Хнум. А однажды запела она другую песенку:
И в первый раз послышалось Хнуму в детском голосе Маиты что-то недетское. «Будет как все», — подумал он уже без всякой жалости, и вдруг Сэтово пламя пахнуло ему в лицо, похоть, как тарантул, укусила за сердце.
Знал, что ни люди, ни боги не осудят его, если он, господин, скажет рабе: «Взойди на ложе мое!» — так же просто, как сказал бы в жаркий день: «Дай мне пить!». Но Хнум недаром был человек справедливый и богобоязненный. Помнил, что, кроме жены Нибитуйи, у него двенадцать наложниц и сколько угодно прекрасных рабынь, а у Юбры — одна Маита. Отнимет ли господин последнюю овечку у раба своего? «Да не будет!» — решил он, уехал из Страны Озер и больше не возвращался туда.
Но Маиты не забыл. Пламя Сэтово попаляло кости его, как вихрь пустыни — стебли трав. Не ел, не пил, не спал; исхудал, как щепка.
Нибитуйе ничего не говорил, но она сама догадалась.
Однажды, в загородном доме близ Фив, рано поутру, когда он еще спал, разбудила его Маита, войдя к нему со свежевымытою белою одеждою. Он подумал, что видит ее во сне или в видении; когда же понял, что наяву, спросил:
— Где брат твой, Юбра?
— Далеко-далеко, за морем, — ответила она и заплакала. Потом тихонько подошла к нему, села на край ложа, покраснела, потупилась и улыбнулась сквозь слезы:
— Госпожа прислала меня к господину моему. Вот, раба твоя!
И Хнум ее больше о Юбре не спрашивал.
Этот год был счастливейшим в жизни его, и счастливее всего было то, что Нибитуйя полюбила Маиту также, а, может быть, и больше, чем он. Ревновала его не к ней, а к другим женщинам и даже, странно сказать, к самой себе. А Хнум не знал, кого любит больше — госпожу или рабыню: эти две любви сливались в одну, как два запаха в одно благоуханье.
И теперь, через тридцать лет, вспоминая об этом, шептал он со слезами нежности к старой подруге своей: «Жужелица моя бедная!»
Юбру-садовника услала Нибитуйя в Ханаан, собирать для Хнумовых садов заморские цветы и злаки. А когда он через год вернулся, Маиты уже не было в живых: умерла от родов.
Хнум облагодетельствовал Юбру: подарил ему прекрасный участок земли, четыре пары волов и новую жену, одну из своих наложниц. Помнил ли Юбра Маиту или забыл ее с новой женою — никто не знал, потому что он никогда не говорил об этом и виду не показывал.
Когда же состарился и не мог больше работать в поле, Хнум принял его в свой дом на почетную должность привратника.
Тридцать лет Юбра был послушным рабом и вот вдруг возмутился, сказал: