Оставшись один, Рудольф в отчаянии схватился за голову. Уплатить такую сумму было немыслимо, а не заплатить – значило разорение и бесчестие. Он решил сказать все отцу.
Как только старый граф вернулся домой, Рудольф тотчас вошел к нему в кабинет и выслал из комнаты камердинера.
Удивление старика сменилось отчаянием, когда он узнал, в чем дело. В полном изнеможении он опустился в кресло; в первый раз он почувствовал угрызения совести за свою расточительность. Но некогда было предаваться бесплодному раскаянию, надлежало придумать, как отвратить угрожающий удар.
Отец и сын высчитали все свои ресурсы, но и продажа серебра, фамильных драгоценностей, конюшен, экипажей и земли не дала бы надлежащей цифры, не говоря уже о неблагоприятных шансах, неизбежных при спешной продаже. Конечно, еврей бы мог выручить свое, продав все с аукциона, но что их ждет после такого скандала? Нищета и бесславие, а для Рудольфа неизбежность отставки.
Они обратились к ростовщикам, но безуспешно, мрачное отчаяние овладело ими, тем более, что ответа на письмо молодого графа не последовало.
Через день после того в городе распространилась неожиданная весть; Авраам Мейер внезапно умер от апоплексического удара. Через два дня после погребения старого банкира Рудольф получил лаконическую записку, в который Самуил извещал, что если граф желает с ним переговорить, то найдет его от 11 до 3 часов дня в конторе.
Скрепя сердце, отправился молодой граф к Мейеру.
Его тотчас провели в кабинет банкира, который встал ему навстречу и церемонно предложил стул. Оставшись одни, молодые люди с минуту молчали. Смерть отца, по-видимому, сильно подействовала на Самуила, он побледнел, похудел, и глубокая складка легла между бровей, выражение лица было угрюмо.
– Мне очень тяжело, господин Мейер, – начал Рудольф с глухим раздражением, – говорить о деле, по которому я пришел, и позвольте вам сказать, что я знаю причины, заставляющие вас так действовать. Нехорошо с вашей стороны из мести к такой девочке, как моя сестра, разорять семью, чтобы заставить ее нищетой и бесславием заплатить за оскорбительные слова.
– Вы забываете, – перебил холодно банкир, – что эти слова вашей сестры были внушены ей братом.
– Ну да, сознаюсь, я причина оскорбления, нанесенного вам Валерией, но, господин Мейер, я не первый и не последний из нашего общества следую предрассудкам, к которым издавна евреи дают повод.
– От вас, граф, зависит покончить дело миром, и я полагаю, что до сего дня не давал вам повода жаловаться на неприятные свойства, которые вы приписываете нашему племени.
– О, если вы предлагаете дружелюбное соглашение, – оживляясь, сказал граф, – то я от всего сердца извиняюсь за причиненное вам оскорбление. Дайте нам годовую отсрочку, мы переменим образ жизни, продадим, что можем, без большого убытка и тогда уплатим вам все сполна.
Презрительная усмешка скользнула по лицу Самуила.
– Вы ошибаетесь, граф, речь идет не об извинении между нами, я не даю вам ни часа отсрочки и, если через три дня вы не заплатите, наложу запрещение на все ваше имущество. Но есть еще третий выход, и от вас зависит к нему прибегнуть. Тогда я сожгу все документы и ничего не потребую от вас.
Рудольф глядел на него в недоумении.
– Я вас не понимаю, – проговорил он. – Что же вы от нас потребуете?
Самуил нервно оттолкнул груду бумаг, лежавших перед ним на столе, и глаза его странно вспыхнули.
– Выслушайте, граф, вот мои условия: согласитесь выдать за меня графиню Валерию, и я уничтожу все тяготеющие на вас обязательства.
Кровь бросилась Рудольфу в голову.
– Вы или с ума сошли, Мейер, или издеваетесь над нашим несчастьем! Валерия – ваша жена! Вы забываете, что вы… – он остановился.
– Еврей, – докончил Самуил дрогнувшим голосом. – Но я перестану быть евреем и скоро сделаюсь христианином, я намерен креститься; сверх того, я уже начал действовать, чтобы купить угасшее баронство и получить от правительства право носить титул барона. Конечно, я предпочел бы иначе получить вашу сестру; но зная, каким препятствием тому служит мое происхождение, хватаюсь за всякое средство, чтобы овладеть женщиной, которая внушила мне несчастную, безумную, гибельную страсть, доводящую человека до преступления. То, что я вам сказал, было причиной смерти моего отца. Когда он узнал о моем намерении принять христианство, с ним сделался апоплексический удар, который его убил. Но вы понимаете, что если даже такое несчастье не могло поколебать моей решимости, следовательно, никакие дальнейшие препятствия меня не остановят. Итак, я повторяю: рука вашей сестры или бесчестие. Вы имеете три дня выбора между мной и разорением. Взвесьте все хладнокровно, и мое предложение не покажется вам таким нелепым.