Но это, как Денис уже ничуть не сомневался, были не просто четыре часа. Это были часы страданий, убийств, насилия и ужаса, которые тянутся бесконечно, и из четырех часов превращаются в четыреста, четыре тысячи, четыре миллиона… На одном из кадров мелькнуло лицо самого француза. Оно было потное, красное, и очень возбужденное.
— Так за этим сюда приехал, падла лягушастая? — тихим, страшным голосом спросил Денис француза по-русски.
Тот начал что-то агрессивно лопотать, показывая себе на карман. Денис протянул руку и вытащил оттуда паспорт. Французский паспорт.
— И что? — зло спросил Максимов. — И что?! Что мне твой паспорт?
В этот момент бойцы доволокли до машины местного. Одна пуля попала ему в бедро, другая перебила колено. Он молчал, только смотрел с ненавистью.
— Что будем делать, командир? — спросил прапорщик. — И что-то Гонзы нет…
— Да, это плохо. Это очень плохо, — ответил Денис, внезапно сообразив, что боец уже должен был бы вернуться. Он бы уже вернулся, если только… Если только…
На мгновение мир почернел. Денис закусил губу, скрипнул зубами, и неожиданно даже для самого себя, сказал:
— Я думаю, надо этого лягушатника расстрелять.
— Что? — удивился Моисеенко, и даже на мгновение открыл рот. В его маленьких карих глазах промелькнуло самое неподдельное изумление. — Мы? Сами?
— Да, сами! — уже твердо, наливаясь тяжестью впервые произнесенной вслух потаенной мысли, ответил Максимов. — Только мы и только сейчас. Иначе я себе никогда этого не прощу.
Он увидел, что и прапорщик, и бойцы изрядно удивлены, и явно колеблются. Тогда Денис горячо, с неприкрытым нажимом начал их убеждать. Прямо сказать, не их он убеждал. Он самого себя убеждал.
— Мы его сдадим — его отпустят! Ну, кассеты отберут. А может, и не отберут, кто его знает… Может, он их выкупит. У нас же иностранцы — это почти святые, особенно если при деньгах. А из-за таких как этот многие хорошие, ни в чем не повинные люди, жизни лишаются. Он же платит за съемки, духи головы режут; он платит — они убивают на камеру. Специально людей воруют, чтобы изнасиловать и зарезать, а потом фильм снять. Западные «овощи» любят нервишки пощекотать. А этот им такое удовольствие доставляет. Реалити — шоу!.. И мы его отпустим!? Да он оклемается, и опять вернется!!
Денис помолчал, и добавил еще один аргумент, не абстрактной справедливости, а вполне конкретный, шкурный, наверное, самый убедительный в этот момент:
— Если мы его живым сдадим, он на нас жалобу накатает. Скажет, например, что мы мирных граждан поубивали. Нас же с вами по судам и затаскают.
Этот проняло: бойцы и прапорщик побледнели. Максимов усмехнулся:
— Ну что, отпустим гада? Отведем к отцам-командирам и будем ждать результатов?
— Нет, — проговорил Моисеенко, — ты прав, затаскают. Давай его кончим, и все следы уберем. Чего с духами возиться?
Пока шла дискуссия, местный чеченец умер. Истек кровью без помощи. Умер и водитель, по той же самой причине. Оставался француз, и непонятно было, куда делся Гонза? Слишком долго он отсутствовал. Денис очень сильно подозревал, что Гонза, наверное, больше не придет. Но верить в это совсем не хотелось. Совсем…
— Мичман, Татарин! — быстро сказал Денис. — Ну-ка, давайте за Гонзой, только аккуратно. Что-то его долго нет, мне это не нравится. А мы тут с прапором сами управимся.
Бойцы сорвались с места, и исчезли в зеленке. Максимов и Моисеенко забросили тело в машину, а потом Денис подошел к французу и приказал ему встать на колени. Француз мимикой лица пытался пояснить, что ничего не понимает. Старлей не стал миндальничать, а просто ударил ногой француза по голени. Тот упал на колени, поднял голову, внезапно широко разинул рот, и завизжал. Денис отшатнулся от неожиданности, а потом влепил французу прикладом прямо в зубы. Визг перешел в хрип, изо рта потекла кровь, и пленный, с немалым изумлением, сплюнул выбитые зубы в дорожную пыль. «Белый господин», похоже, получил по зубам впервые в своей жизни.
Пока француз безумными глазами смотрел на свои бывшие зубы, упавшие на землю, Денис обошел его сзади, достал нож, (слегка укороченный немецкий штык-нож, купленный за большие деньги у «черных» следопытов), и воткнул французу в затылок. Тот постоял немного на коленях, слегка покачиваясь, а потом упал лицом в землю.
Прапорщик, смотревший на все это с какой-то неопределенной, очень кривой ухмылкой, сдвинулся с места, и помог закинуть тело в «санитарку».