И уже собрался было вернуться к себе, как вдруг увидал в глубине комнаты новое чудо: над головою спящего, где-то в метре от него, трепетало в воздухе кровавое пламя. Формой оно напоминало горящий куст, и вроде бы длинные огненные щупальца тянулись от него, как бы стараясь ухватить пана Антония.
— Всяк сущий да славит Господа Бога нашего! — вскричал Мартин и отчаянно кинулся на огненную химеру.
И тут пылающий куст вмиг вобрал свои вытянутые к Чарноцкому побеги, свернулся в плотный, монолитный столб огня и тотчас угас, издав напоследок тихое шипение усмиренной стихии.
В спальне воцарилась темнота, слабо освещаемая огоньком свечи, поставленной Мартином прямо на пол. Чарноцкий спал, одеревенело вытянувшись на постели…
Назавтра Мартин осторожно намекнул хозяину, что вид у него неважный и не позвать ли врача, но пан Аитоний отделался шуткой, не ведая, что за этим последует.
А через две недели грянула беда…
Случилось это в памятную для горожан ночь с 28 на 29 марта. Чарноцкий вернулся поздно вечером смертельно усталый — в тот день команде довелось тушить большой пожар на станционных складах. Начальник проявил себя героем, не однажды рискуя жизнью, спас из полымя нескольких железнодорожников, которые спали сном праведников, забившись куда-то в складские закутки. Возвратившись домой около десяти, он повалился прямо в одежде поперек кровати и заснул мертвецким сном.
Последние дни, тревожась за него, Мартин верным псом стерег его покой рядом в боковушке, не гася лампы, и время от времени заглядывал в спальню. В ту ночь и его сморил сон, седая голова тяжело склонилась к плечу и наконец упала на стол.
Пробудил его тревожный стук. Стряхнув с себя остатки сна, он протер глаза и прислушался. Стук не повторился. Тогда он схватил лампу и кинулся в спальню.
Увы, слишком поздно. Открыв дверь, он увидел хозяина как бы в ореоле пламени: казалось, тысячи огненных присосков впиваются в его тело.
И не успел старик подбежать к кровати — огненное марево уже без следа впиталось в тело спящего — словно пламени и не бывало.
Дрожа как осиновый лист, Мартин ошалело пялился на хозяина.
Внезапно лицо Чарноцкого странным образом переменилось: дотоль неподвижное, оно исказилось, как бы в конвульсии или в нервном спазме, до неузнаваемости исковеркавшей черты гримасой, застывшей на устах. Чарноцкий, одержимый таинственной силой, предательски завладевшей его телом, вдруг сорвался с постели и с диким воплем бросился прочь из дому.
Было четыре часа утра. Над городом тянулись хороводы сонных видений, уныло складывали фантасмагорические свои крыла демоны кошмаров, нехотя готовясь в обратный путь, а задумчиво склоненные над детскими кроватками ангелы спешили запечатлеть на младенческом челе прощальный поцелуй…
На восточном рубеже небосклона замаячили фиолетовые блики. Иссиня-серая заря, трепеща от рассветного озноба, катилась к городу волнами пробужденья, просветленья, обновленья. Стаи городских галок, очнувшись от ночной дремоты, раз и другой и третий очертили над ратушей черные кольца и, возбужденно галдя, расселись на голых предвесенних деревьях. Беспризорные псы, набродившись по ночным закоулкам, теперь жировали на рынке…
Неожиданно в разных точках города взметнулись вверх фонтаны огня; выпуская красные лепестки, пышным цветом заалел он над крышами, потянулся к небесам. Заохали церковные колокола, раскромсали рассветную немоту вопли, гул, всполошенные голоса:
— Пожар! Пожар!
Семь кровавых парусов разрезали утренний горизонт, семь огненных стягов заплескались полотнищами над городом. Горели монастырь ртцов-францисканцев, здание суда, управа, монастырь Святого Флориана, пожарные казармы и два частных дома.
— Пожар! Пожар!
По рыночной площади метались людские толпы, неслись автомобили, грохотали пожарные машины. Какой-то человек в униформе пожарного, с разлетающимися волосами и факелом в руке лихорадочно продирался сквозь толпу.
— Кто это? Кто?
— Держите его! Держите! Поджигатель!
Тысячи рук жадно тянулись к беглецу.
— Поджигатель! Злодей! — рычала безумная от ярости толпа.
Кто-то выбил у него из рук факел, кто-то схватил в охапку.
Он вырвался, с пеной на губах расшвыривая скопище… Наконец его усмирили. И вот уже ведут по площади — скрученного веревками, в свисающей лоскутами одежде. Люди всматриваются в лицо, освещенное бледной зарей.
— Кто это?
У конвойных невольно опустились руки.