И рука. Это она, рука покойника из паталоганатомички. Это она каждую ночь хватает своими мертвецки холодными костлявыми пальцами ее за плечо, как тогда в автобусе, это она белая, сухая, с мертвой почти светящейся кожей пугает ее мальчика, отбирает ее мальчика.
Это она сейчас безжизненно свисает с края кровати, сорвав катетер капельницы, и безжизненно застыв, как из могилы, как из гроба пытаясь выкарабкаться или затащить туда любого живого кто рядом, кто близко, схватить мертвой хваткой и затащить в земляную черноту могилы и в алую как кровь темень соснового гроба.
О, как мечтала Ирина, по волчьи, зубами, впиться в это ненавистное змеиное горло, перекусить, перегрызть пополам это тощее тщедушное кощеево тулово, которое так злобно, так безжалостно пугает в ее снах дитя ее, сыночка ее любимого, прогнать, а если не уйдет, перегрызть, растоптать, уничтожить, этого живого еще мертвеца прогнать навсегда из своих снов, из своей жизни, из своего прошлого.
Прогнать и защитить, спасти своего ребеночка.
- Мама, я боюсь, спаси меня!
Капает из капельницы лекарство, как чистые слезы испуганного ребенка.
Капает из катетера жидкая черная кровь старика.
В ужасе застыла Ирина.
Застыло время.
Конец